Где слово Божие стоит не во главе,
Хотя бы и настольной стало книгой,
Там жизнь не устаёт сильней леветь,
Доколе крутизна к лавине не достигнет.
Советуйся, что скажет Иегова,
Бог вездесущий в идеальном свете,
Путь небоязни Божьим страхом скован –
К запретному владетель не посмеет.
Свои, чужие, прошлые деянья,
Сегодняшнее, в будущем ли хлынут,
Во свете Библии открытым оком глянуть –
Под каплями дождя размякнут глыбы.
Победам ли, грядущим пораженьям
Даст слово Божие разборку и разбивку.
Иначе все глагольные спряженья,
На падежи экслибрис личный, бирку.
И до всего мне дело приключится,
Во всех событиях участник стал дотошный.
Отсемафорит красным, где нечисто, –
Достать бы под столом Христовым крошки.
Своим народом будешь дорожить,
Доподлинно, не подло, возвышая святость.
Не так, как оголтелый прихвостень и жид,
Привыкшие грехи народа прятать.
Идя дорогой, сидя за столом,
Привыкли запросто о разном посудачить.
Во свете Библии как часто всё на слом,
Деяния, дела и наши дачи,
Ищи божественных и точных откровений,
Кому-то в давности отвешенных не поздно;
На благовестье к ним влагаю ногу в стремя,
С собой Библейское – прямые иглы, гвозди.
Не только во главе и в голове,
Но переполнены душа, мой дух и тело.
Христос мой Кормчий, я его пловец.
Стремлюсь к единой пренебесной цели.
03.10.2007. ИгЛа (Игнатий Лапкин)
***
Где тот богач с великим урожаем,
В котором задохнулся, полностью сгорел;
Болезни, немощи в ту ночь его прижали,
А может, за недоимки он схлопотал расстрел.
Молниеносно всё куда-то провалилось,
Толпа из босяков, героев перестройки;
Осталась лысинка картавенького ВИЛа,
Да от несжатого нам никакого проку.
На место отошедших грешных богачей,
Своры олигархов жидовски прелукавых.
Не позавидует им смертно-злой Кащей.
Не жаждали Божественного, явно не алкали.
Наживы дух живуч, неистребим,
Всё так же тянет за поводок короткий.
Не скажешь на «пупка»: «Олигофрен, дебил!»
А он такой и есть, зажравшийся до рвоты.
Жизнь не зависит от толщины сберкнижки –
Как часто даже всё наоборот.
Кому бы жить да жить, он растворился в жиже,
Всё глубже зарывается как крот.
Испросим пропитанье и одежду,
Конечно и жильё не в тягость будет.
Не нужно телеса излишне нежить,
Не станем праздники творить из серых будней.
Излишнее не в пользу, а во вред –
Ворам и жадным только на потеху.
Познавши худшее, того не делать впредь,
Спокойно жил бы под своей застрехой.
Богач мятётся, хочет предпринять
Переустройство нажитого прежде;
Про ад и про огонь он не желает знать,
Пока челнок смерть разом не обрежет.
Не дай излишнего мне, Господин всещедрый,
И в нищету меня не погрузи.
Дай из просимого мне на молитве черпать,
Чтоб был трудяга я – не паразит.
07.02.2006. ИгЛа (Игнатий Лапкин)
***
Где ты, мое детство босоногое?
Пробегало полями столь знакомыми.
Поросшими муравушкой дорожками,
Коровьими копытами протоптаны.
Кривые стежки, будто ручейки,
Зовут к болотцам там на солонцах.
Кричат опять, волнуются грачи.
Непрошеные слезы на глазах.
Остатки тех околков обхожу,
Там был пустырь, теперь пшеницы поле...
Припомнил стадо… я с отцом лежу.
Всё до травинки знаю и до боли.
Давнишний вал в полметра, очень длинный.
Отец и мать их гранью называли
Единоличной жизни пуповина -
Торчащая рука из-под развалин.
С тридцатых давних.. Это боль моя,
С дошкольных лет картины эти помню.
..Одни с отцом. Канавка, как змея,
Поскотина. Паслись давно здесь кони.
Глубоких ям поросшие бока,
Запруды след, едва уже приметный.
"Тять, кто здесь жил?" И с бадиком рука
В моей душе засечки ставит, метки.
"Вот здесь жил Редькин, это их заимка."
И слушая правдивейшую повесть,
Дитя, ребенок, я ронял слезинки,
О чем? Пойму печаль свою я после.
Я тихо плакал тайно от отца,
А он, не видя и не замечая,
Глухой с войны, менялся весь с лица,
Из дали той он слышал все печали.
Он говорил, переживая снова,
Он помнил всё, о чем и кто сказал.
Крылатой фразы не тускнеет слово-
Ушедших тех он слышал голоса.
Передо мной картины проплывали...
Гусей и уток гогот долетал.
Беды своей они не ожидали.
И не заросшим видел я подвал.
Я шел с отцом его переживаньем,
Здесь тихий вечер заставал меня.
Отец усталый приходил из бани,
Брат распрягает нашего коня.
Закончив труд, садимся на крыльцо.
Всегда считал, крыльцо и вход к востоку.
Комар мне сел на потное лицо,
Я там такой же с братом босоногий.
Как жаль мне было бывшее тогда,
И жаль отца, какой он был хороший.
К нам вдруг врывалась тяжкая беда...
Забрали, разорили.. так за что же?
Я и доселе не могу понять,
Тех Кочкиных и Кондиных .- Хватали.
Из них кого-то пнула моя мать,
Когда у нас корову забирали.
Теперь отца уж нет. ..Двойным воспоминаньем
Я прохожу весь путь, его и свой.
И слышу давний стон, разграбленный рыданья…
Сажусь у ямок тех… качаю головой.
Послушав поля зов и запахи полыни,
О чем камыш шумит, склоняяся к кустам.
..Невинных вдаль сослали.. потом попались злыдни.
О том осталась память из памяти отца.
И даже в летний зной, когда кричит кукушка,
Кузнечики стрекочут у ямок на бугре.
Той босоногой давностью печаль пронзает душу…
Кровавый край у ямы уже начал буреть.
17.09.1986. ИгЛа (Игнатий Лапкин)
***
Героем повести был вовсе не герой,
Хотя и главная фигура, то есть образ,
Ему подмостки или склеп построй,
Смотря что сотворил, какую подлость.
Из фильмов виденных, поэм, новелл
Плеяда избранных и сонм пустопорожних.
Один в трудах, недосыпал, корпел,
Ему мешали, пытались строить рожи.
Один герой, так назовём его,
Как врач вселенский с дармовым лекарством,
Хотя по времени он страшно далеко,
Но в то же время близко, в Божьем Царстве.
Он не боялся звать всех подражать,
И не кому-то – собственной персоне,
И в муках души заново рождать,
Тут дураку понятно: он был не сонный.
Когда сегодняшним героям вглубь заглянем,
Их биографии не сходятся с их жизнью:
Там грех лавиной, засыпает дрянью,
Для опорожнения не пожалеешь клизму.
Учителя по школам, институтам
Действительно с хорошими знакомят.
Так почему же чуть не каждый спутан
Грехом, и виноград опять не без оскомин?
Поэты разные, художники, вояки,
Писатели всех рангов и артисты…
Как познакомишься, – да лучше б он не вякал,
Тем более фашисты, коммунисты…
Кому и в чём приспичит подражать,
В конце концов концовка – Страшный Суд.
И в вечности последствия нам жать:
Что делали, сказали – дела там изнесут.
Я говорю здесь о Христе, о Павле,
О проповедующих истину в Иисусе.
Не отречётся тот, хотя б его распяли, –
Бог сохранит таких, погибнуть не допустит.
ИгЛа (Игнатий Лапкин), 01.09.2010 г.
***
Герои прошлого с утра сидят в прихожей,
В сандалиях, ботфордах, босиком.
Чужие, разные… есть на меня похожий –
Семь тысяч вёрст и лет – достигли прямиком.
Они пока что книжные герои,
Известные не мне же одному.
Их нанимать надолго в перестройку.
Быть мирным с ними? Объявить войну?
Кто посоветует? Кого избрать надолго
В друзья, в начальники и просто в кореша?
Без паспорта определят наколки, –
У этих коммунистов – ни шиша.
«Со всей земли без разных звезд и свастик!
Пройдите на примерку у креста!» –
С неверными не обретают счастья…
И наша дружба – с чистого листа.
Ищу глазами дух Иеремии,
По ревности – святого Златоуста.,
Друзей, которые нигде б не посрамили,
Родные мне по мысли и по чувствам.
«Прошу за стол, составим протокол
О первом разговоре по согласью.
Я к этой встрече с четверть века шел –
Быть в послушании, всегда под вашей властью.
Не надо убеждать, что вы не здесь…
В своих трудах со мной вы постоянно.
Духовники! Мне вас не перечесть,
Вы жили как и я не без изъяна.
Но ваш огонь и обличенья сила,
Авторитет мученья за Христа, -
В пустыне жизни сорок лет учился,
А ныне час свидания настал.
Уже не понаслышке, не по букве
Вас обниму – роднее всех родных.
От радости к груди прижавши руки,
Вам улыбаюсь с этой стороны».
28.06.2002 ИгЛа (Игнатий Лапкин)
***
Гигантский Чикатило – зверский Сталин,
Верней грузин, усатый Джугашвили,
Подпёр к канонизации, подельники не спали,
Меж Невским и Донским его портрет влепили.
А собственно чем хуже он таких соседей?
Не хуже воевал, и так же горы трупов.
С акафистов начнут и с праздничных обеден.
Не надо обвинять за табачок и трубку.
Царь Николай курил, в Ипатьевском подвале
Последнюю затяжку сделать не успел.
Но славословием Синод все кладбища завалит.
Отравлен горец, царь же под расстрел.
Ведь в семинарии учился сей Иосиф,
Ему передник с книгой нарисуют;
В ГУЛаг сто миллионов изверг бросил,
Пахан усатый каждого раскусит.
Так, доигрались батьки и владыки,
Радетели большого государства!
При каждом в Тройке столько же убитых,
Дошли до полного безумия, – вот гадство.
Где ад и рай, где Бог и падший демон?
Всё перепуталось в «святом» Синедрионе.
При жизни брачную одежду кто оденет,
Лишь тех Судья и на Суде не тронет.
Генералиссимус «святой и благоверный»
Не просто в Тройке – в чрезвычайной Тройке.
На людоеда нимб святой уже примерен,
И бурка чёрная палачество прикроет.
С мечами воины – совсем не христиане,
Мечи огромные, со шпорами ботфорты.
Под буквой «ять» губители восстали,
Защитники? Они мертвее мёртвых!
И Матерь Божию, Архангелов столь грозных
Легко, бессовестно и нагло подрисуют.
Здесь с Митей Саша, посреди Иосиф…
Смертельно так кощунствовать – не всуе!
23.01.2009. ИгЛа (Игнатий Лапкин)
***
Гимн молоку хотелось написать…
В голодный год, как раз послевоенный,
Дояркою тогда трудилась мать,
В колхозном рабстве вовсе за бесценок.
Писали трудодни... Спасли они
От высылки, от лагерей ГУЛага.
И это всё нас ради, в оны дни
Не знали денег, месячной зарплаты.
Корова наша, стоя на учёте,
Обязана была Союз кормить.
Мать вспоминала, будучи девчонкой,
Считались все с коровой – короли.
Кормилицу колхозную доила,
И крадучись давала молока.
Хотя и медленно, но возвращалась сила,
И щеки зарумянились слегка...
Бог обещал молочную реку,
В земле обетованной, и из мёда.
Сказанья древности о молоке рекут:
Коров не любят только идиоты.
Она - кормилица, а вымя – хим.завод;
Река молочная, плывёт и сыр, и масло.
Пьёт молоко, рогатых кто пасёт,
Коль не заразное - сырое не опасно.
Обрат, творог – в хозяйстве всё в прок,
Печь русская с горшками, чудом пенок.
Сосок от вымени на выделанный рог –
Насытится смеющийся ребёнок.
Мне из телячьей кожи сапожонки
Сшил деревенский дедушка умелец.
Отец их ценность дёгтем приумножил -
В них чуть ли и не спал я целый месяц.
«Ну что за стих о молоке, корове», –
Мне пробурчит барчук-молокосос;
Он и не слышал: бедному здоровье
Даёт мычащий друг-молоковоз.