Вопрос 3785

Вопрос на тему «Природа»
Из книги — Лапкин И.Т. «‎...открытым оком», том 26

Вопрос 3785:

Как наше поколение могло уверовать в Бога и знать, что есть Бог, если в школьной программе ни слова про Него. И в библиотеках были запрятаны книги о Вседержителе.

Ответ И.Т. Лапкина:

Книга природы была для всех открыта. Но и в школьных учебниках было кое-что. Как сейчас помню, когда разучивали стихотворение Некрасова «Размышления у парадного подъезда», то слова «Повторяя, «Суди его, Бог..» я сразу же высветил и тут же сказал, что крестьяне были верующими. И мне было сладостно повторять эти строки даже в степи и разводить руками в стороны, как мне казалось, делали те крестьяне у подъезда. А уж когда стихотворение Лермонтова в школе учили, что «есть Божий Суд, наперсники разврата», тут моя душа буквально возликовала и я повторял постоянно: «Есть Божий Суд». И когда уже уверовал, то эти строки я постоянно повторял на любой публике, в вагонах и перед начальством. Они же мне твердили, что это так, аллегорически Лермонтов сказал, а имел ввиду суд народного гнева, справедливость революции. На что я сразу же парировал: «Да кто же может знать мысли и дела наперёд, кроме Бога Всеведущего?» Лермонтов в моём сознании всегда считался верующим за одни эти слова. Многое я нашёл в «Войне и мире» Толстого, у Никитина, Достоевского, Пушкина и других. Вы окончательно неправы в этом суждении и оправдании себя. О Боге было слышно и в зарубежной классике, даже у Диккенса, у Бичер Стоун в «Хижине дяди Тома». А уж про картинные галереи, такие, как Эрмитаж и Третьяковка, что говорить, там на религиозные темы очень даже достаточно было, чтобы уверовать.

Иов.4:15 – «И дух прошёл надо мною; дыбом стали волосы на мне».

Деян.17:28 – «ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «мы Его и род»».

Тит.1:12 – «Из них же самих один стихотворец сказал: «Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые»».

Я представляю страх и обалденье,
когда попало в Третье отделенье «На смерть Поэта»...
Представляю я, как начали все эти гады бегать,
на вицмундиры осыпая перхоть,
в носы табак спасительный суя.

И шеф жандармов — главный идеолог,
ругая подчинённых идиотов,
надел очки... Дойдя до строк: «Но есть,
есть Божий Суд, наперсники разврата...» —
он, вздрогнув, огляделся воровато
и побоялся ещё раз прочесть...

Уже давно докладец был состряпан,
и на Кавказ М. Лермонтов запрятан,
но Бенкендорф с тех пор утратил сон.
Во время всей бодяги царедворской —
приёмов, заседаний, церемоний:
«Есть Божий Суд...» — в смятенье слышал он.

«Есть Божий Суд...» — метель ревела в окна.
«Есть Божий Суд...» — весной стонала Волга
в раздольях исстрадавшихся степных.
«Есть Божий Суд...» — кандальники бренчали.
«Есть Божий Суд...» — безмолвствуя, кричали
глаза скидавших шапки крепостных.

И шеф, трясясь от страха водянисто,
украдкой превратился в атеиста.
Шеф посещал молебны, как всегда,
с приятцей размышляя в кабинете,
что все же Бога нет на этом свете,
а значит, нет и Божьего Суда.

Но вечно надо всеми подлецами —
жандармами, придворными льстецами,—
как будто их грядущая судьба,
звучит с неумолимостью набата:
«Есть Божий Суд, наперсники разврата...
Есть Божий Суд... Есть грозный Судия...»

И если даже нет на свете Бога,
не потирайте руки слишком бодро:
вас вицмундиры ваши не спасут,—
придёт за всё когда-нибудь расплата.
Есть Божий Суд, наперсники разврата,
и суд поэта — это Божий суд!

Евг. Евтушенко