"Приидите, поклонимся. Меж колосьев и звёзд, или год спустя"

«Ах, душа моя, косолапая...».

...Всё было так же, как год назад: опрокинутые в июльский зной поля пшеницы, уже выб­росившей колос, пыльный просёлок, хмельные, тысячелетние запахи трав...

Вот и знакомый уже вось­миконечный православный крест на высоком шесте. Вме­сте с радостными возгласами и детским восторженным ви­згом нас встречает чистый, долго плывущий в полях голос невесть где раздобытого ко­локола.

И лагерь отдыха для детей верующих был таким, каким увидели мы его в прошлом ав­густе (см. «МА» от 09.89). И устроитель его – православ­ный христианский проповедник Игнатий Лапкин – всё такой же. Всё те же у него кирзачи, борода, худые плечи, на которых повисли заботы и 50 прожитых лет; несколько из них – в лагерях: за веру.

Впрочем, кое-что измени­лось. Если минувшим летом мы застали в лагере около трёх десятков отдыхающих, то ны­нче в нём около 70 обитателей – от трёх-четырёхлетних кара­пузов до старушек-«божьих одуванчиков».

Да и сам лагерь стал дру­гим. Вместо прошлогодних шалашей и палаток в ограде высятся новые «кельи» – деревянные каркасы, обтянутые армейскими палатками.

- Военные помогли, – по­ясняет Игнатий Тихонович.

Зимой он много выступал в разных аудиториях, в том числе и среди военнослужа­щих...

От И. Лапкина, который во­дит нас по стану, показывая «хозяйство», узнаем, что позд­ней осенью прошлого года, ко­гда лагерь уже пустовал, кто-то разгромил его до основа­ния: разметали хлипкую огра­ду, повалили столбы, уничто­жили шалаши, даже скамейки, вкопанные у пруда, выдрали из земли. Кое-что сожгли.

Было это после публикации в «МА». Не будем строить до­гадок... Мамонтовская милиция, пытавшаяся разыскать ху­лиганов, судя по всему, махну­ла на это дело рукой. И дей­ствительно – если бы госиму­щество было попорчено, или чьё-то личное, например... А так, подумаешь, верующие... Переживут. Не только пережили. Отстро­ились вновь. С ещё большим размахом. Отремонтировали баньку. Почистили родники-колодцы и опустили в них до­щатые срубы. Вырыли погре­ба – «холодильники» для про­дуктов. За оградой стана под­нялись высокие качели; на пе­рекладинах укрепили канат и кольца. Вновь расчистили пло­щадку для городков. Ребятишки с удовольствием гоняют на двух велосипедах. Кроме этих ещё сияющих свежей кра­ской машин, всё вновь сдела­но руками «насельников» это­го степного «монастыря»...

Поистине – «мы неизвест­ны, но нас узнают, нас почи­тают умершими, но вот мы живы...»(2 Кор. 6:9).

Отчего не первый уже год едут сюда десятки людей – с Украины, из Казахстана, Грузии, со всей Сибири?...

Ну, пацанва – понятно. Им, в большинстве горожанам, за счастье на пару недель оку­нуться в эту испоконную глушь, в солнце, пруды, гри­бы-ягоды – волю.

А взрослые? «Да знаете ли вы, сударь, знаете ли вы, что это значит, когда уже некуда больше ид­ти?»

Бедный Мармеладов!.. По­хоже, мы – знаем. Но не зна­ем, не умеем жить в услови­ях, когда уже некуда больше идти.

Не потому ли одни – в пьян­ку, другие – в цинизм, а иные – немногие, – постиг­шие лишь одну проклятую ис­тину, что не сытое чрево обе­щано нам, но вечный голод духа, эти иные – сюда, в мудрый пустой простор.

...Рассказывают, как однаж­ды Сталин поинтересовался у выдающегося специалиста по гнойной хирургииВойно-Ясенецкого (в клире – архиепи­скоп), верит ли тот в ду­шу. Получив утвердительный ответ, вождь всех времён и народов спросил: «Вскрыв за свою жизнь столько тел, встретили ли вы там хоть од­нажды душу?» Хирург-священ­ник ответил вопросом: «А вы верите в совесть?». Сталин по­думал и сказал: «Верю». «Так вот, я, вскрывший за свою жизнь столько тел, совести там тоже не встретил...».

Не потому ли уже не пер­вый год не пустеет степной лагерь? Не потому ли едут сю­да люди, чтобы здесь, вдали от задыхающегося, бьющегося в конвульсиях мира прислуша­ться и расслышать, наконец, свою болящую душу?..

ЖЕРТВА ВЕЧЕРНЯЯ

«...Что болишь, душа, кровью капая!»

Закат умирал. Последние клочья багряной его плащани­цы роняло небо в русский ро­систый простор.

Отсюда, от этого восьмико­нечного креста на три сторо­ны света навзничь лежала во мгле измызганная, обворован­ная, растерянная мать сыра-земля – великая! – Россия...

В густеющих сумерках плыл чистый грустный напев. Свя­щенник отец Наум, приехав­ший в лагерь по благословению грузинского патриархе Илии II, служил вечерню.

Чуткий покой. Первые роб­кие звёзды. И суровый, тёмный лик Спасителя на крах­мально-белом снегу аналоя.

Глядя на истово крестящихся, бьющих поясные поклоны подростков, кажется на минуту, что сложный и огромный мир уже не «лежит во зле». И «теперь пребывают эти три: вера, надежда, любовь; но лю­бовь из них больше».

- Миром Господу помолим­ся...

- ...О плавающих, путешест­вующих, недугующих, страждущих, пленённых и о спасе­нии их – Господу помолимся...

Вступает хор, неровно и робко, но искренне и просветлен­но:

- Господи, помилуй, Госпо­ди, помилуй, Господи, поми­луй!

Слышите вы, подводники и космонавты, калеки н нищие, коммерсанты и пленные «шурави»? Здесь, в глубине российских степей, вас, незнако­мых, знают и помнят, любят и ждут.

Так вот о чём она, жертва вечерняя... В осознании, ощу­щении собственного Храма. Вот стоишь ты под его купо­лом в одиночестве, а там, за его порогом, остались люди и нелюди, долги и обиды, коз­ни и сплетни, злоба и зависть. Нынче праздник – праздник всепрощения. Жертва вечерняя. Пусть идут сюда все, кто ко­гда-то солгал мне или предал меня, кто клеветал на меня и обкрадывал, и желал мне зла... Разве каждый из нас не есть сам по себе храм, разве каждый из нас – не вместилище земных мерзостей и высокого чистого духа? Будем же от­крыты друг другу, как вскры­тые вены. «Приидите, поклонимся...». Вместе.

ПУТИ-ПЕРЕПУТЬЯ

«...Кровью капая в пыль дорожную...».

Вы, разрушители, ковыряющие ржавым от крови ломом паперть нерукотворного хра­ма, разве вы, разрушая, не признаете уже этим самое существование его?

Мнение в «коридорах вла­сти», а также «там, где надо» по-прежнему однозначно: И. Лапкин – религиозный экстре­мист, возомнивший себя пророком; переругался с офици­альной церковью, неуёмен в распрях с властями. Что ж, с известной точки зрения, люди, обвиняющие проповедника во всex смертных грехах, правы.

Вот и уполномоченный Совета по делам религий Г.Лисенков всё так же убежден, считая Лапкина властолюбивым фана­тиком, авантюристом, одержимым манией величия, как он сообщил нам в своей отпове­ди, присланной в редакцию в прошлом году по поводу пер­вой публикации о лагере. Геннадий Иванович, выступая в краевой прессе, со спокой­ной душой «укалывает» «МА» за поддержку и защиту рели­гиозной экстремы.

Но сказано ведь: «Что ты смотришь на сучок в глазу брата твоего, а бревна в твоём глазу не чувствуешь?» Конечно, это не только к оппонентам Лапкина. Это – и к нему самому. И ко всем нам, ко всем... Лапкин же и сам не скрыва­ет своего фанатизма. Испраши­вая благословения у благочин­ного всех церквей Алтая о. Николая, он, по его словам, испрашивает благословения, нa борьбу против сергиан и «Сергианства», т. е. против самого о. Николая. Но борьба эта мирная: Лапкин и его единомышленники требуют лишь при отправлении обрядов строгого следования каноническим Апостольским правилам, требуют «изгнать торгующих из храма», зовут к нестяжательству.

Но ведь это было и рань­ше. «...Их, пёсьеобразных зверей, обличал. А Никона собаку лаял...». И, как раньше, Лапкин разделил судьбу Аввакума. С поправкой на время, конечно. Тот и другой не с мечом ведь пришли. У того и другого было одно оружие – слово. Власть же, как встарь, пользовалась иным.

Но нам ли судить людей, ес­ли «мы не судьи с тобой, мы – вина»? Вина – это ведь не нечто абстрактное, отдельно от нас с вами, Геннадий Ивано­вич. Мы – её вместилище. Xорошо бы, если бы только Сталин, Хрущев, Брежнев, ещё кто-то были виноваты во всех наших бедах. В нищете нашей. В пустых прилавках. В том, что нет праздников – есть пьянки. В том, что «девочки» на вокзале стоят от 80 до 100 рублей. В том, что...

Это ведь нас с вами мерзко учили покупать и продаваться, молчать и славословить. Это ведь мы с вами так же мерз­ко – молча! – учились. Это мы столько лет колотились в дверь, которая оказалась все­го лишь нарисованной на сте­не, на обломке стены давно уже рухнувшего дома...

Так о чём же наш спор, Геннадий Иванович?

Приидите, поклонимся...». Вместе.

ИДУЩИМ ВОСЛЕД

«...Не случится со мной не­возможное...».

Мы – поколение уходящих. Цветы запоздалые. Там, дале­ко завтра, жить им, двенадца­ти-пятнадцатилетним. И вот ей, новокрещёной жизнера­достной малышке. (Наконец-то крещение по каноническим Апостольским правилам Великих христианских соборов, о необходимости которого так долго твердил православный проповедник И. Лапкин, свершилось). Да святится имя твоё, раба Божья Наталья...

А мы – эхо, плывущее к низовьям, – пойдём вслед за реками. Ил, плодородная почва для завтрашних светлых садов. Мы ляжем в фундамент грядущего Храма. Но строить его – не нам. Они, завтраш­ние, придут «не нарушить, но исполнить». Ибо не сытое чре­во обещано им, но вечный голод духа.

«Приидите, поклонимся...». Матери сырой – земле. Будущей великой! – России. Ибо близ есть грядущее... Аминь.

А. ЧЕРНИКОВ. Мамонтовский район» («Молодёжь Алтая» № 33 от 10 августа 1990 г.).