Достоверно ли Евангелие? Профессор В.Ф. Марцин­ковс­кий

Профессор В.Ф. Марцин­ковс­кий

Достоверно ли Евангелие?

(На основании первоисточников)
Едва ли кто-нибудь сомневается в жизненном значении этого воп­роса. Ведь дело идет не о подлинности обыкновенного литературного памятника, но об истинности Евангелия, т.е. благой вести, радости и надежды, в которых лежат духовные истоки нашей культуры. Правда ли, что Бог есть любовь, что пришел в мир Спаситель, что­бы преобразить эту землю, “пропитанную кровью и слезами от коры до центра”, в новую землю и новое небо?

Что такое жизнь? “Дьяволов водевиль”, бессмыслица, пляска смерти или победное шествие, песнь восхождения, хотя и через Гол­гофу, к воскресению? Правда ли, что воскрес Христос, и жизнь торжествует над смер­тью?

Достоверна ли сама жизнь? Потому что без воскресения есть только постоянно повторяющийся мираж, призрак жизни.

Поводом к данному труду послужили желания студентов, которые неоднократно задавали мне соответствующие вопросы на моих лек­циях, посвященных задачам этики и религии. Вопросы же эти возникли в особенности в связи с атеистической литературой, наводнившей в данное время Россию массою брошюр и книг, якобы научно опровергающих достоверность Евангелия.

Принести посильную помощь этим студентам, ищущим и сомне­вающимся, убрать камни с их пути к истине, ответить на возражения добросовестного неверия, помочь трезво разобраться в вопросе тем, кто смущается перед лицом современной антирелигиозной пропаган­ды и поистине одурманивается опиумом полузнания и полусозна­тельно поддается гипнозу научной терминологии, — это составляет цель настоящей работы.

Едкий дым иной, чёрной вести о том, что нет Бога, и что человек покинут сам на себя, стелется по земле, как никогда, и горе тому, кто идет в эту темную ночь через завесу удушливых духовных ядов без противогаза на своем челе, без щита веры — ясной, обоснованной, убежденной.

Лекция, читанная студентам в Москве и Праге (1922—1924 г.). Почти все цита­ты, приводимые ниже, взяты непосредственно из оригиналов на латинском и греческом языках или в переводе.

Моя цель — не полемика, а апология, не опровержение всех суще­ствующих нападок, а защита. Защита не Евангелия, но самих себя, ибо не оно в нас, а мы в нем нуждаемся.

Если борьба, то не с атеистами, а с атеизмом, и если с атеистами, то за них самих, за человека в них.



ПОДЛИННОСТЬ ТЕКСТА ЕВАНГЕЛИЯ

Обратимся к положительным данным в пользу достоверности Евангелия. Заранее оговариваем, что в данном изложении они могут оказаться недостаточными, и тогда судите не о бедности истины, а о бедности науки, которая стремится раскрыть ее, и уже, во всяком случае, о бедности излагаемого здесь запаса фактов. Если бы и наука со всеми ее будущими достижениями оказалась недостаточной — то и тогда судите о скудности человеческого знания, а не Божественного разума. Пифагорова теорема не перестает быть истиной, хотя бы уче­ник не мог ее доказать.

Во всяком случае, мы осознаем, что все эти данные, даже в наибо­лее богатом изложении, не могли бы дать самой веры, а лишь помогли бы устранить препятствия на пути к вере. И в самом деле, как жалко было бы состояние человечества, если бы возможность постигнуть са­мые необходимые истины зависела бы от исследований ученых. Века пришлось бы ждать ответов на самые жгучие вопросы жизни в ожида­нии, пока, например, вопросы, поставленные Тюбингенской школой, были бы постепенно разрешены.

К счастью, путь к вере лежит в иных способностях духа, и скрытое от мудрецов доступно младенцам.

Тем не менее, у нас есть, чем ответить честному исканию и добро­совестному сомнению.

Древность евангельского текста доказывается тем, что он был известен писателям первых веков по Р.Х.

Евангелие приводится в цитатах у христианских писателей I и II ве­ка. Прежде всего выдержки из Евангелий мы встречаем у так называ­емых мужей апостольских, которые были непосредственными учени­ками Апостолов и оставили свои “Послания”. К ним относятся: Варнава (70—100 г.), Игнатий Богоносец (епископ от 60 до 107 г.), Пол­икарп Смирнский (ученик Ап. Иоанна).

Много текстов мы находим у апологетов, защищавших христиан­ство перед лицом языческого и иудейского мира. Иустин-философ — 127 текстов, Ириней Лионский — 120 текстов, еще больше Климент Александрийский — 380 текстов, Тертуллиан — около 3000, Ориген — около 6000 и т.д.

В середине II века авторитет евангельского текста настолько уста­новлен, что на него ссылаются еретики в оправдание своих взглядов (Василид, Карпократ, Валентин, его ученик Птоломей в “Послании к Флоре”, Маркион).

Излагая их учение и тексты, на которых оно основывается, Ири­ней Лионский подчеркивает вытекающую отсюда авторитетность Пи­сания.

Неудивительно после этого, что один шотландский ученый (Гайль), занимавшийся духовной литературой первых веков, нашел “рассеянным в них” весь Новый Завет, исключая немногих стихов.

Весьма важным для нас является вопрос — когда установлен ка­нон (т.е. принятый образец текста, общеобязательный и окончатель­ный).

Иустин (в первой половине II века) пишет, что Евангелия читали в церкви вместо Ветхого Завета, как замену живого слова Апостолов и как св. Писание. Во II веке мы уже имеем своды четырех Еванге­лий (Тациан, Феофил Антиохийский), в середине II века есть уже переводы Евангелия (сирский, так называемый пешито, и италий­ский)

1) Иустин употребляет в качестве названия книг слово — Евангелия (“Апостолы в написанных ими сказаниях, которые называются Евангелиями, передали”)... (дальше говорится об Евхаристии) — I Апология 66., но чаще у него встречается слово: “памят­ные записи”. “В памятных записях, которые, я говорю, составлены Апостолами Его, сказано, что был пот Его, как капли крови”. 2) “Пять книг против ересей”. Пер. Преображенского. 3) Греческое слово «канон» значит — трость для измерения.

Апокрифы, т.е. легендарные изложения Евангелия, приурочива­ются наукой к середине II века — между тем они зависят от Еванге­лий, как своего первоисточника.

Наконец это же подтверждает Мураториев канон, перечень св. книг, названный так по имени нашедшего его в Милане итальянского ученого Муратори. Этот канон, относящийся к 150—170 гг., перечис­ляет в качестве принятых в церкви св. книг 21 книгу Нового Завета, и среди них четыре Евангелия. Таким образом, к середине II века уже существовал твердо приня­тый канон. Но на период канонизации (т.е. стадии развития текста до кано­низации) нужно, по убеждению Тишендорфа, положить лет 50.

Было и до сих пор существует много других книг, также называе­мых Евангелиями — и если мы сравним все эти так называемые апок­рифические Евангелия с принятыми в канон — то увидим, что прин­цип канонизации был не случайный, а строго обоснованный.

Из прочих книг наши 4 Евангелия ярко выделяются ясностью, простотой, законченностью повествования.

Остальные дают отрывки, изложенные очень туманно (гностиче­ские Евангелия), представляют смесь легенд и фактов, моральный облик Христа освещают противоречиво и не заключают в себе ценно­го исторического материала (см. проф. Жебелев: “Канонические и апокрифические Евангелия”, — автор не богослов, но философ, изве­стный эллинист, притом трактующий предмет не догматически, а критически).

К наиболее известным апокрифам относятся Евангелие Иакова, Никодима, Фомы (детство Иисуса), Евангелие от евреев. В Еванге­лии от Фомы рассказывается, как маленький Иисус, играя, лепил из глины птичек и бросал их в воздух со словами: “лети” — и птички ле­тели. Как это сказочное чудо отличается от чудес наших канониче­ских Евангелий!

Еще Вольтер приводил в своих нападках на христианство измыш­ленный рассказ о том, что древние христиане, желая узнать по непос­редственному откровению свыше — какие Евангелия считать по­длинными, положили их в алтаре храма, — и на утро только 4 Еван­гелия остались лежащими на престоле. В действительности же 4 наших Евангелия оказались на престоле человеческого сознания в силу своего объективного преимущества, ясно понятого людьми. Этот выбор сделал бы и теперь всякий из нас путем сравнения. Такое сравнение и было тщательно сделано Цер­ковью первых веков.

Интересно, что самое устройство первоначальной Церкви гаран­тирует основательность канонизации. Церковь представляла собою децентрализованную группу свободных общин, объединенных одних духом, — и несмотря на это, в раз­ных местах, притом очень далеко отстоящих друг от друга (Антиохия, Рим, Лион), свободно автономно христианские общины призна­ли издревле одни и те же Евангелия. Осторожность видна и из продолжительности полного процесса канонизации Нового Завета. Окончательно она подтверждена в 364 г. на Лаодикийском соборе.

Мнение Тишендорфа о 50 летнем периоде “стадии развития тек­ста” подтверждается фактами.

Начало признания канона имеет следы уже в конце I века. Так, в послании Варнавы приводится текст из Евангелия от Матфея (“Много званных, — мало избранных”) с прибавлением слов: “как написано” — что бесспорно признается формулой канониче­ского признания.

Некоторые возражали против подлинности этой прибавки, ссыла­ясь на то, что мы не имеем греческого оригинала Варнавы. Однако, в середине XIX века была найдена Тишендорфом знаменитая Синай­ская рукопись — на греческом языке — и в ней, в послании Варнавы стоит эта же формула на греческом языке. “В последних десятилетиях I века, вскоре после разрушения Иерусалима, все 4 Евангелия должны были существовать”, — пишет Тишендорф.

“Авторитет их непосредственно основывается на именах их писа­телей, за которые опять ручались апостольские церкви. Со смертью авторов писания их сделались еще ценнее и священнее, после отделе­ния Церкви от Синагоги они были присоединены к ветхозаветному канону, как достойное восполнение и распространение его”. Исследование критической литературы последнего времени при­водит к следующему заключению: твердо установлено, что все 4 Евангелия написаны в I веке, а синоптики (первые 3 Евангелия) не позже 60 года этого столетия. Они представляют собою подлинные неискаженные первоисточники, иногда лишь просмотренные и обследованные (как заявляет, например, евангелист Лука в I главе своего повествования).

Установлено уже, что синоптики написаны авторами, имена кото­рых они носят.

Идет большой спор об авторстве ап. Иоанна, хотя совершенно от­сутствуют добросовестные аргументы против предания, и при отвер­жении предания совершенно невозможно установить чье-либо иное авторство (См. “Тихие думы” проф. С.Н.Булгакова).

1) “Когда написаны наши Евангелия”. Труды Киевской Дух. Акад. 1863. 3 т.

Приведем теперь свидетельства древних писателей о времени написания и авторах Евангелий.

Папий Иерапольский (II век), ученик ап. Иоанна:

“Марк, истолкователь Петра, с точностью записал, сколько за­помнил, всё, что учил и что творил Христос, хотя и не по порядку, потому что сам не слушал Господа и не сопутствовал Ему, но был, как сказано, с Петром. Но Петр излагал учение с целью удовлетво­рить нуждам слушателей, а не о том, чтобы беседы Господни передать по порядку. Посему Марк нисколько не погрешил, описывая некото­рые события так, как припомнил их: он заботился лишь о том, как бы не пропустить чего-либо слышанного или не переиначить”.

“Матфей записал беседы Господа на еврейском языке, а толковали их кто как мог”.

Климент Александрийский (ок. 200 г., глава Александрийской школы):

“Из Евангелий прежде написаны те, которые содержат в себе ро­дословие Иисуса Христа. Евангелие же Марка получило свое бытие так. Когда Петр в Риме всенародно проповедовал Слово Божие и возвещал Евангелие по вдохновению от Духа Святого, тогда многие из бывших так просили Марка, давнего его спутника, помнившего всё, сказанное им, напи­сать, что он проповедовал. Марк написал Евангелие и передал его нуждавшимся. Узнав об этом, Петр явно и не противился сему делу и не склонял к нему.

А последний из евангелистов, Иоанн, заметив, что в Евангелиях возвещено только о телесном, по убеждению ближних и по внуше­нию Св. Духа написал Евангелие духовное”.

Ириней, епископ Лионский (кон. II в.):

“Об устроении нашего спасения мы узнали не через кого другого, а через тех, через которых дошло к нам Евангелие, которое они тогда проповедовали (устно), потом же по воле Божьей передали нам в пи­саниях... Так, Матфей издал у евреев на их собственном языке писа­ние Евангелия в то время, как Петр и Павел в Риме благовествовали и основали Церковь. После их отшествия Марк, ученик и истолкователь Петра, передал нам письменно то, что было проповедано Пет­ром.

И Лука, спутник Павла, изложил в книге проповеданное им Еванге­лие. Потом Иоанн, ученик Господа, возлежавший на Его груди, так­же издал Евангелие во время пребывания своего в Ефесе Асийском”.  Причем ясно, что Марк и Матфей написали Евангелие при жизни ап. Петра и Павла, т.е. до 64 г. Лука изложил Евангелие до написа­ния им “Деяний Апостольских”, готовых уже до смерти ап. Павла, почему, между прочим, о последней в них еще не повествуется. Этому соответствуют и надписания, которые мы встречаем в древ­них рукописях, например Синайской (350 г.). Следы авторства при всей объективности евангельского рассказа все-таки отражаются в тексте.

Так, Матфей, перечисляя Апостолов по два, помещает себя в соот­ветственной двоице на втором месте из авторской скромности (Фома и Матфей), в то время как у Марка (3:18) он занимает в том же соче­тании первое место.

Евангелие Марка, составленное Петром, обращено к язычникам, и потому в нем встречаются пояснения, излишние для иудеев (7:3). В этом Евангелии Петр обстоятельно рассказывает о своем отречении и в то же время умалчивает о похвале, которой удостоил его Христос за его исповедание тайны Богочеловечества (См. Мр. 8:29 и Мф. 16:16-19).

Лука, спутник Ап. Павла, также говорит к язычникам. Отсюда связь рассказа со всемирной историей и обращение благовествования не только к иудеям, но к грешнику вообще.  Наконец, тайны Божьей любви, Искупления и Боговоплощения раскрываются в изложении наиболее близкого к Учителю, возлежав­шего во время Тайной вечери на груди Его, Апостола Иоанна.

Общее состояние научных данных в пользу достоверности Еванге­лий, взятых добросовестно и во всей совокупности, способно рассеять всякие сомнения по данному вопросу.

“Во всей литературе древности, — говорит Тишендорф, — мало примеров такой величественной достоверности, какой в действитель­ности обладают наши 4 Евангелия, если только искренно исследовать их”.

Достаточно вспомнить, что у нас имеется древнейшай рукопись Нового Завета, прекрасно сохранившаяся — хотя она относится к 350 г. даже по мнению отрицательной критики. Между тем, древнейшим манускриптом трагедии Эсхила, жившего в V в. до Р.Х., является ру­копись XI в. по Р.Х.

Далее, надо заметить, что с течением времени открываются новые источники и новые возможности, которые проливают всё более яркий свет на невыясненные еще подробности вопроса. Так, лишь в половине XIX века был найден Мураториев канон, Синайская рукопись и в ней греческий текст послания Варнавы.

Вопрос о подлинности евангелистского текста хотелось бы заклю­чить словами Тишендорфа, которыми он кончает свое исследование этого предмета: “Наука не имеет оружия против неверия, которое имеет свой корень в современном легкомыслии, в той воплощенной эмансипации умов, которая не может более терпеть научения от Ду­ха Божия. Совершенно иное с учеными доказательствами против жизни И. Христа, с историко-критическими нападениями на подлинность евангелистских источников. Здесь нужно протестовать на основании строгих ученых исследований с полной решимостью. Истине принадлежит победа от Бога и по праву. Только слабое ма­ловерие — в успехе бесчестного оружия, как показало настоящее вре­мя, могло видеть подверженным опасности святое дело истины”.



ДОСТОВЕРНОСТЬ СОДЕРЖАНИЯ ЕВАНГЕЛИЯ

“Существовал ли Иисус в истории?” — даже этот вопрос, по мне­нию некоторых скептиков, требует научных доказательств.

Вспомним исторические свидетельства.

Римский историк Тацит в своих “Анналах” рассказывает о пожаре Рима, бывшем при императоре Нероне, при чем говорит, что в под­жоге были обвинены христиане.

Так как название христиан он упоминает впервые, то делает тут же соответственное пояснение.  “Виновник этого имени Христос, в правление Тиверия прокуратором Понтием Пилатом был предан смерти”. Совершенно невозможно согласиться с писателями (вроде пр. Виннера с его книжкой “Возникновение христианства”), считающими это упоминание вставкой, ввиду якобы недостаточной связи его с контекстом. Оно естественно вытекает из предыдущего рассказа и также естественно примыкает к последующему изложе­нию, где Тацит продолжает говорить о христианах, о их жестокой участи, о той репутации, которой они пользовались.

Другой римский историк, Светоний, бывший секретарем у императора Адриана, пишет: “Казням подвер­гались христиане, род людей, предавшихся новому и зловредному су­еверию”. “Клавдий изгнал из Рима иудеев, которые вследствие возбуждаю­щего влияния Христа, постоянно вызывали волнения”.  Деян.18:2 – “Клавдий повелел всем иудеям удалиться из Рима”.

Наконец Плиний Младший, которому поручено было императо­ром Траяном произвести расследование относительно христиан в Ма­лой Азии, доносит: “Они (христиане) имеют обыкновение собираться в определенный день на заре и воспевать гимны Христу, как Богу. Все эти записи относятся к началу II века.

Иосиф Флавий, иудейский историк I века, современник и свиде­тель разрушения Иерусалима, пишет в своей летописи: “Иудейские древности”: “Он (первосвященник Анна) собрал Синедрион судей и заставил предстать пред ним брата Иисуса, называемого Христом, по имени Иакова, и также нескольких других, которых обвинял в нарушении закона и которых он подверг побиению камнями”. “К этому времени (т.е. периоду правления Понтия Пилата) явил­ся Иисус, человек мудрый, если, однако, можно назвать его челове­ком, потому что он совершал удивительные дела, это был учитель для тех, кто охотно принимает истину. Много иудеев и столько же много язычников последовало за ним. Это он был Мессия. По обвинению со стороны старейшин его народа, Пилат осудил его на казнь через распятие. Но те, которые возлюбили его прежде, остались ему вер­ны: ибо он снова явился им живой на третий день, как возвестили божественные пророки, которые также сказали по поводу его тысячу удивительных вещей. Еще теперь род христиан, которые берут от него свое имя, не перестал существовать”.

Об этих словах идет большой спор. Одни считают всё это повест­вование вставкой. Многие, однако, признают подлинными часть этих слов (подчеркнутую в тексте).

Слова — “Это он был Мессия” — подвергаются сомнению ввиду того, что Флавий, насколько известно, не верил, что Иисус есть Хри­стос. Но он мог как историк свидетельствовать не свою веру, а веру учеников Иисуса. (“Это он был, по их верованию, Мессия”). Ведь и сейчас неверующие называют Иисуса Христом, следуя не своему сло­воупотреблению. Также и “воскресение Христа” он мог констатиро­вать или как субъективный факт в жизни Апостолов, или даже как объективный — и в то же время не веровать в его обязующее значе­ние для себя. Подобно этому первосвященники знали о воскресении Лазаря, хотя в то же время оставались неверующими, т.е. не призна­вали религиозного следствия этого факта, а именно, необходимости признать Иисуса Мессией.

Что касается указания на отсутствие связи между данной записью и смежными, то, во-первых, она не вполне отсутствует, по крайней мере, в хронологическом смысле, во-вторых, всё изложение Иосифа Флавия, как это и соответствует характеру летописи, представляет не последова­тельное (прагматическое) изложение, а лишь хронику. Так и другие рассказы, например, последующие повествования о случае в храме Изиды, стоят вне связи с предыдущим и последующим изложением.

Талмуд, представляющий сборник раввинских толкований Биб­лии, много раз говорит о Христе, избегая иногда прямого упоминания Его имени (“тот, имя которого не должно быть упомянуто”), объясня­ет творимые Им чудеса действием темной силы. Но надо заметить, что не все материалы, входящие в Талмуд, дошли до нас в его сущест­вующей ныне редакции. Известный гебраист Хвольсон доказывает, что некоторые части Талмуда были устранены из него. Мне самому пришлось видеть ту знаменитую главу “О рождении Иисуса”, изъя­тую в свое время из Талмуда вследствие оскорбительности ее содер­жания для христиан, но сохранившуюся, например, в старинной ко­пии Талмуда в амстердамской Синагоге.

Следы евангельской истории мы находим также в знаменитых римских катакомбах в стенных изображениях Доброго Пастыря, Тай­ной вечери, насыщения 5 хлебами и т.д. Древнейшие катакомбы от­носятся в концу I и началу II в. по Р.Х. (так называемые, катаком­бы Присциллы).

Острие рассматриваемого нами вопроса не в историческом сущест­вовании Христа, но в сверхчеловеческом характере Его личности, потому что именно так изображают ее Евангелия. Отсюда и труд­ность принять Его действительность — ибо человек привык не столь­ко истиною измерять себя, сколько собою истину, и потому он легко склоняется принять лишь то, что вмещается в его мерку и норму — а то, что сверхнормально, он готов считать за противонормальное, сверхъестественное, за противоестественное и нереальное. Отсюда склонность называть всякие сообщения об Иисусе вставкой, ибо Он поистине не может быть понят как звено в ряде человеческих поколе­ний, качественно, а не только количественно отличаясь от всех нас. Слишком уже давно мы идем против собственной изначальной приро­ды, против естества, против истинного своего назначения, так давно, что противоестественное по вековой привычке стали считать естест­венным, а подлинное, истинное бытие стало нам казаться чудесным, сказочным и невозможным. Подходя к Евангелию, как оно есть, без предвзятых намерений слепо верить в него, мы в то же время должны быть свободны и от противоположного предубеждения — заранее дог­матически утверждая, что Бога нет и что чудо невозможно. Такое от­рицание есть лишь верование, а не научное знание, ибо наука, зна­ние нисколько не препятствуют вере, а, напротив, даже требуют ее (постулируют), хотя и не в силах доказать бытия Бога, обнаруживая этим не ложность религиозной веры, а свою бедность в области пости­жения бытия.

Далее, мы должны глубже вникнуть в самое понятие чуда. Чудом является то, что нас удивляет (чудит, чудно), потому что превосхо­дит наше понимание. Однако “то, что является чудом на земле, естественно на небе”. Что представляется чудом первобытному человеку, то естественно для культурного. То, что поражает душевного человека, не удивляет духовного. Притом чудеса Евангелия резко отличаются от того, что мы называем сказочным вымыслом.

В легендах о Магомете рассказывается, что он для доказательства своего божественного посланничества свел луну с неба и заставил ее войти в один рукав его одежды и выйти в другой. (Сам Магомет гово­рит в Коране, что он не творит чудес, а тому, кто ищет чудес, он сове­тует обратиться к Моисею и Иисусу, сыну Марии.)

Апокрифическое Евангелие, как мы видели выше, говорит, что младенец Иисус, играя, лепил из глины птичек и пускал их летать. Но разве таковы чудеса канонических Евангелий?

Их мотив — жажда помочь страдающему человеку (слепому, хро­мому). Их результат — восстановление искаженной природы, поражен­ной болезнью, страданием, смертью, возвращение ее в первозданное, естественное состояние здоровья, радости, жизни.

Иисус творит это преображение действительности не против при­роды, не помимо ее, а сверх ее наличной ограниченности, проявляя мало известную нам вы­сшую творческую силу, пророческую силу.  Наука не стоит веры, не заменяет ее, а лишь убирает камни на пу­ти к вере, приводит к необходимости веры, хотя не наука дает послед­нюю. Наука не отрицает Бога, но даже приводит к необходимости Его существования, не отрицает чуда, но даже требует его: изучая лишь царство необходимости, наука сознает неизбежную потребность для человека сделать “прыжок из этого царства необходимости в царство свободы”, чтобы преодолеть трагедию жизненных противоречий и ту­пиков, сковывающих человека в его жажде творчества и свободы же­лезным кольцом неумолимых экономических законов.

Но от философской возможности и даже необходимости еще дале­ко до действительности.

Было ли действительно все то, что изложено в Евангелии?

Начиная от исцеления слепого и до воскресения Христа?

Обратимся к тексту. Уже самый тон его непосредственно убеждает нас, апеллируя к тому чутью правды, которое помогает нам интуитивно отличать ори­гинал от подделки, подлинник от копии. (Срав. подлинные статуи ан­тичной древности в Британском музее и их гипсовые копии в Дрезден­ском Альбертинуме или московском музее б. Александра III.) В первых вы чувствуете незримое дыхание творческой идеи, воплощенной в мра­мор, — во вторых видите лишь техническое достижение ремесла.

При этом не забудем тщательной осторожности евангелистов при передаче фактов.

“Как уже многие начали составлять повествование о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с са­мого начала очевидцами и служителями Слова — то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание то­го учения, в котором был наставлен” (Лк.1:1-4), (Деян.1:21,22; 1Ин. 1:3).

1) “Заблуждаетесь, не зная Писаний, ни Силы Божией”, — говорит Он скептикам своего времени (Мф.22:29).

Обращает на себя внимание простота и объективность тона. Нет категорических восхвалений Христа или негодования по адресу Иро­да. Ни вздоха, ни сожаления при описании распятия. Как далеко нужно было уйти от личных чувств, хотя бы при воспоминании о гвоздях, которыми прибивали ноги Христа — в бесстрастное, зер­кально-правдивое отражение факта!

Жизнь реальная, будничная дышит в этом отражении: сельская, с ее полями, цветами, — в Евангелиях, городская — в Деяниях Апостольских.

Так называемые противоречия, или, вернее, разноречия в дета­лях, лишь свидетельствуют о подлинности Евангелия, о несговорен­ности авторов и вполне оправдываются современной научной “психо­логией свидетельских показаний”, учитываемой в судебной процеду­ре. И в то же время нет даже разноречий в Евангелии как таковом, в благой вести об искуплении, о чуде, о воскресении, как и в изложе­нии учения и жизни Христа.

Немалое значение в оценке показания имеет и характер самих свидетельств. Вспомним, что это были люди реальной жизни (рыба­ки, мытари), далекие от призрачных иллюзий, пытливые, отнюдь не легковерные, сомневающиеся (“если не увижу... не поверю” Ин.20:25), искренно повествующие о своих падениях (как Петр о своем отречении), бросившие своего Учителя в паническом страхе (“Тогда все ученики, оставивши Его, бежали” — Мф. 26:56).

И потом эти люди вдруг преображаются и из робких делаются му­жественными исповедниками Христа, с крыши проповедуют в Иеру­салиме тысячам народа перед лицом Синедриона. Как объяснить это, если они не были свидетелями воскресения? И впоследствии все они исповедуют Евангелие Распятого и Воскресшего Господа ценою муче­ничества. Как объяснить это? Неужели они, эти трезвые, здравые, ос­торожные люди, умирали за обман или самообман?  Вспомним также удивительный переворот в жизни Савла. Неда­ром один из критиков стал в тупик перед этим фактом, которому нельзя найти объяснения, если отрицать воскресение Христа.

А ведь даже левое крыло отрицательной критики признает по­длинность его 4 посланий — (к Римлянам, I и II к Коринфянам, к Галатам) . В них содержится вся суть Евангелия. Они написаны около 50 года, в период когда ученики Христа и враги Его помнили Его слова и дела — и легко можно было проверить их достоверность.

Павел также мученической кровью запечатлевает свое свидетель­ство.

А разве ничего не говорят языческие философы, пришедшие к ве­ре во Христа — как Иустин-философ, Афинагор? Вы скажете, что ведь это христиане, и потому их свидетельство пристрастно. Но ведь они были язычниками, вооруженными всею критическою мудростью того времени, притом современниками уче­ников Христа, они могли проверить, как и Павел, евангельские фак­ты — и в том великая сила их свидетельства, что они не только узна­ли содержание Евангелия, но и убедились в силе Его, и, побуждаемые честным исканием истины, склонились перед Тем, Кто есть Истина. И как убедились! Вот Игнатий Богоносец, престарелый епископ, вызванный в Рим на допрос: его послания к церквам дышат пламен­ной жаждой пострадать за Христа, быть пшеницей Божьей, размоло­той в зубах зверей на арене цирка. Он ли, бывший епископ с 67 г. по Р.Х. в Антиохии, современник Апостолов — мог лично убедиться в подлинном значении исповедуемых истин?

Этой пламенной любовью ко Христу дышит вся эра первохристианства, и ею только объясняется удивительная красота этой эпохи. Те, которые пытались устранить этот фактор духа из передаваемых событий, в конце концов представляли в своем изложении историю более чудесной, чем та, которую они старались исправить.

Наконец, самый факт христианства, которого мы являемся свиде­телями, — служит очевидным доказательством действительности своего источника. Каждые 7 дней в воскресенье мы вспоминаем ос­новное событие Евангелия. Самое летоисчисление ведется нами со времени рождения Иисуса Христа. Кроме писаной буквы о Христе, мы имеем устное предание о Нем, ту духовную передачу из уст в ус­та, от сердца к сердцу, как “Спасов огонек” от свечи к свече в Вели­кий четверг.

На этом основан любопытный рассказ в Талмуде, где учитель спрашивает ученика, как произносится буква “алеф”, и когда полу­чает правильный ответ, то предлагает объяснить, почему эта буква произносится так, а не иначе — ученик отвечает, что ему так переда­ли.

Потому до сих пор в синагоге по субботам Библия читается вслух, причем одновременно следят за правильностью чтения несколько опытнейших членов кагала, водя пальцем по строке. Так устная тора охраняет писаную, тем более, что в еврейском писании отсутствуют гласные буквы.

Итак, кроме писания есть произношение, но, кроме произноше­ния слов, есть восприятие их духа, переживание их. Вот эта-то пере­дача духа Евангелия идет от человека к человеку через века и поко­ления. И это “передание веры” становится возможным благодаря способ­ности человеческого духа, которая является величайшим доказатель­ством подлинности Евангелия.

Человек принимает Евангелие, потому что “душа его по природе — христианка”. И в конце концов вы сами являетесь свидетелями Христа. Иоанн Златоуст говорит, что Евангелие “к стыду нашему написано”, доку­мент о его подлинности написан в человеческом сердце.

Ведь Христос в Евангелии называется Светом, “который просве­щает всякого человека, приходящего в мир”. Так ли это? Действи­тельно ли душа человека узнает во Христе свой первообраз, или, как говорит Достоевский, “находя Христа, мы находим самих себя?”

Поэтому обратимся теперь непосредственно к оригиналу.

Вкус хлеба есть его лучшее доказательство. И не скажет ли нам непосредственное ощущение Евангелия о его достоверности?

Вот перед нами Он сам, весь сотканный из лучей света и любви, говорящий о совершенной Истине, даже в своем молчании перед Пи­латом, потому что Он Сам есть ответ на вопрос римлянина: “Что есть истина?” — “Я есмь истина”.

Его характер, Его дела, Его смерть дают нам образ совершенной святости, безгрешности. Каждый из нас без различия национальности и религии находит в Нем свой идеал, самого себя, но в идеальном свете.

Поэтому он есть Сын Человеческий. “Кто из вас обличит Меня в неправде? Если же я говорю истину, почему вы не верите Мне?” (Ин. 8:46). Его мудрость, превосходящая человеческое знание и доступная младенцам. Его кротость, сочетающаяся с пламенной, бичующей ре­вностью о доме Отца, Его любовь, не расслабляющая, но поднимаю­щая на высоту падшую душу, — любовь одухотворенная, глубо ко­личная и в то же время простирающая с высоты креста в смертных муках Божественные объятия всему миру... властно убеждают нас.

И самое замечательное то, что этот совершенный образ благоуха­ющей красоты в изложении 4 Евангелистов обладает единством ха­рактера и жизненностью, — это не отвлеченный идеал, а воплощен­ный образ. Не видим ли мы Его всюду реальным?

Вот Он тихо беседует, идя среди золотых колосьев пшеницы, кото­рые Его ученики обрывают и растирают руками. Вот Он спит на возглавии лодки, бросаемой темными волнами Генисаретского озера. Вот с очами, сверкающими святой ревностью, Он изгоняет торгующих из храма. Рыдает на холмах Иерусалима, чувст­вуя его близкий конец. Молча стоит перед толпой со связанными ру­ками. “Се, человек”...  В час смертной муки восклицает с креста запекшимися устами: “Жажду”. А потом, в то утро после воскресения, стоит на берегу ла­зурной Тивериады в новой, духовной телесности, неузнаваемый уче­никами...

Но предоставим судить о жизненности евангельского изображения Христа прежде всего художникам, в которых особенно живо чувство  воплощенное, чувство красоты (“красота есть воплощение идеаль­ного”).

Вот что говорит Гете: “Все 4 Евангелия я считаю за совершенно подлинные, потому что в них виден отблеск того величия, которое исходило от лица Христова и было настолько божественно, насколько вообще когда-либо появля­лось божественное на земле”.

Целый ряд таких свидетельств красноречиво заключается в наше время словами Бальмонта:

«Одна есть в мире красота —

Любви, печали, отреченья

И добровольного мученья

За нас распятого Христа».

Но если оригинал этого Образа не существовал в действительно­сти, то кто мог его выдумать? Всемирная литература не знает идеала абсолютного и вечного, всечеловеческого. Ни Шекспир, ни Пушкин, ни Достоевский не могли дать образа, который не отражал бы в себе ограниченности и условности, налагаемых влиянием “расы, среды и момента”, как говорит Ипполит Тэн в своих “Чтениях об искусстве”.

Ибо художник списывает с жизни — с живых людей, иначе его по­эзия будет не жизненной тканью, а отвлеченной формулой, к каким принужден прибегать, например, Данте в своем изображении “Рая” — (известно, что первая часть его Божественной Комедии “Ад” — ды­шит непосредственной жизнью его эпохи).

Вот поэтому-то Руссо считает, что если бы Христа выдумали Его ученики, то это творчество было бы большим чудом, чем Сам Христос.

И наоборот, всякое прикосновение к этому Образу грубой кисти человека, стремящегося что-то в Нем исправить, рисует облик, иска­женный по образу и подобию автора, создает в результате карикату­ру, сентиментальный характер, достойный пасторального романа (ср. Ренан, “Жизнь Иисуса”).

Но там, где воспринимают Его, как Он есть, — там смолкает душа в немом благоговении, рождая в ответ художественную картину, му­зыкальный гимн или тихую молитву...  А Его учение? Достоверно ли оно? Достойно ли оно доверия в своем максимальном выражении, в божественных высотах Нагорной пропове­ди? Жизненна ли она? Что будет, если мы станем ее осуществлять?

Оставляя вопрос о наших способностях ее выполнять, мы все, положа руку на сердце, в сущности, утверждаем, что только эти заветы чистоты, молитвы, любви и слагают всю красоту жизни, а там, где они попираются — и потому что они действительно нами попирают­ся, — жизнь становится скучной прозой, если не сказать хуже — де­лается адом и дьяволовым водевилем, жизнь перестает быть радо­стью, вдохновением, жизнь перестает быть жизнью, вне горного воз­духа идеалов Христа, вне безбрежных синих далей Нагорной пропо­веди мы задыхаемся в душном погребе материализма и мещанства.

О, Нагорная проповедь жизненна, да только мы не в силах ее осу­ществлять! Мы хотим быть совершенными, как Отец наш небесный, повелевающий солнцу Своему восходить над злыми и добрыми, — но мы не можем. Но это значит, что не она, а мы не жизненны и способ­ны только прозябать и разрушать. О, она близка к нам, но мы далеки от нее!

И все наши томления, вековые усилия только и посвящены тому, чтобы приблизиться к ее вселенской, космической, преображенной жизни. От нее идут все духовные истоки нашей культуры, начиная от ценности человеческой личности: к ее лучезарным вершинам мы придем в конце истории и с их высоты увидим новое небо и новую землю. Все ошибки, грехи и ложь нашей цивилизации происходят от нарушения вечных директив, провозглашенных Христом на той горе...

Высочайшие струны нашего духа дрожат при звуках Нагорной проповеди, и в этом внутреннем “созвучании” — в “конгениально­сти” нашей совести с Евангелием — новое доказательство его подлин­ности и достоверности.

А тот печальный факт, что мы не можем следовать Нагорной про­поведи, подтверждает само Евангелие. Оно достоверно не только по­тому, что заключает в себе высокую правду о человеке, каким он дол­жен быть, но и горькую правду о человеке, как он есть.

Мы часто утверждаем, что идеалы Евангелия возвышенны, но они неосуществимы. Но и сам Христос говорит о последнем, более, чем мы, зная нашу испорченность: “Если кто не родится свыше, не может увидеть Царст­ва Божия” (Ин.3:3) — а тем более — “войти в него”.

“Всякий, делающий грех, есть раб греха” (Ин.8:34).

“Не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю” (Рим.7:15). И сколько бы я ни порывался к внутреннему освобождению, власть греха господст­вует надо мной, и я, как раб, влеку свои цепи.  В том-то и состоит мое рабство, что я служу греху вопреки своему желанию. В этом состоит и горечь неволи и жажда свободы.

Иногда мы достигаем внешних побед, преодолеваем внешние гру­бые привычки — но Христос смотрит глубоко в душу и судит мотивы,  сердце. “Извнутрь, из сердца человеческого исходят злые помыслы, прелюбодеяния... убийства... гордость: все это зло извнутрь исходит и оскверняет человека” (Мрк.7:21).

В Евангелии нет ни капли утопии; оно считается с реальной дейст­вительностью и гораздо ниже оценивает нашу действительную нрав­ственную способность — чем мы сами. Христос Своим проницающим взором видит меня не таким, каким я кажусь другим или себе, но ка­ков я есть. Для Его очей открыты эти три ужасные следствия греха, порождающие все муки человеческой жизни: власть греха, вина греха, пятно греха. (Друммонд.)

Я слаб, я виновен, я испорчен и наследственно и лично.

И чем больше я вхожу в свет совершенного Образа Христа, тем больше Его лучи обнаруживают малейшие пылинки в моей совести. Тем больше я страдаю от сознания своей неправды, падения, гибели.  Правду сказала одна студентка: в начале я критиковала Еванге­лие, потом оно стало критиковать меня. Не потому ли люди бегут от Евангелия, боясь его изобличающей правды? И тут опять подтверждается его внутренняя достоверность.

Но ведь Христос пришел не судить, но спасать.

“Сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшее” (Мф.18:11).

Достоверна ли эта правда о Спасителе?

Ведь в ней вся суть Евангелия. Без нее эта книга перестает быть Евангелием, т.е. благой вестью, а становится лишь горькой иронией, поманившей нас к несбыточным мечтам и безжалостно показавшей лишний раз и окончательно наше духовное бессилие.

Я долго думал так, вплоть до того момента в студенческие годы, пока не услышал внутренним слухом (ибо внешним слышал и рань­ше) радостную весть Евангелия.

Да, “всякий, делающий грех, есть раб греха” (Ин.8:34).

Но — “если Сын освободит вас, то истинно свободны будете” (Ин.8:36).  И Апостол, вскрывающий внутреннюю трагедию человека, кото­рый делает не то, что хочет, в конце этой же главы и в начале следу­ющей благословляет Христа, даровавшего свободу. Пришло время, когда я услышал не как заученный текст, но как живые слова: “Дух Господень на Мне: ибо Он помазал Меня благовествовать ни­щим, послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение” (Лк.4:18).

Он пришел не для того, чтобы с новою силою повелеть суровое: “ты должен”, но чтобы сказать благостное слово: “ты можешь”.

Эта сторона Евангелия становится явной для нас не тогда, когда мы анализируем букву текста, но когда внимаем пораженным, тоскующим и жаждущим правды духом словам Св. Духа. Евангелие напи­сано не для критиков, но для грешников. Утопающий не спрашивает документов у того, кто бросает ему спасательный круг, но хватается за круг. И эта спасающая сила есть документ Евангелия. Поэтому “я не стыжусь благовествования Христова, ибо оно есть сила ко спасе­нию всякому верующему” (Рим.1:16), говорит Апостол. А сила познается опытом.

Логика учит, что в существовании чего-либо (в истинности так называемых экзистенциальных суждений) мы можем убедиться толь­ко опытом. Если Иисус есть Христос, Мессия, то Он существует и теперь, по­тому что “Христос пребывает вечно” (Ин.8:35).  Если же Он не существует теперь, то Он не Христос, и тогда не суще­ственно, был ли Он в прошлом — и этим подорвана была бы величайшая надежда человечества, которая оказалась бы обманом: Он был, Он умер, Он побежден смертью, Он обманул ожидания учеников. Сам Христос всегда предполагал возможность сомнения со сторо­ны людей в достоверности Своих слов, в их абсолютной авторитетно­сти: “От Бога ли Его учение?”

И Он продолжил как путь к проверке и сознательному убеждению — опыт. “Кто хочет творить волю Отца, тот узнает, от Бога ли Мое уче­ние, или Я сам от себя говорю” (Ин.7:17).

И вот тут-то и вскрывается внутренняя причина неверия. Мы не столько не можем, сколько не хотим верить в Него. “Исследуйте Пи­сания... Они свидетельствуют обо Мне... Но вы не хотите прийти ко Мне, что­бы иметь жизнь” (Ин.5:39,40).

Когда я понял, наконец, что от исследования я должен перейти к обращению, то тут и начались жгучие сомнения. В это время я не только сомневался в Божественности Иисуса Христа, но и в самом Его историческом существовании, хотя как студент, изучающий ис­торию, я не имел никаких научных поводов для такого сомнения. И тогда я понял, что такое — лукавое сомнение, мы сомневаемся в Его бытии, потому что мы хотим, чтобы Его не было. Мы “не хотим, что­бы Он царствовал над нами”. “Уйди, Ты нам мешаешь!” — эти слова Великого Инквизитора имеют почву во всякой человеческой душе. И не они ли породили всю эту критику, не столько отрицающую Его, сколько отвергающую Его призыв? Но когда я, пренебрегши этими сомнениями, обратился прямо к Богу во имя Христа, в покаянии, почти с вопросом: “если Ты существуешь”, его существование стало моим непосредственным опытом, неизъяснимый мир, свет, а главное, нравственная сила, которую я так долго искал и в себе и даже в рели­гии — сила, освобождающая от власти греха (хотя не от борьбы с ни­ми), стала моей радостной действительностью.

Я убедился не только в том, что Он есть, (а следовательно и был), но что Он есть Спаситель, что Он мой Спаситель, а не только Спаси­тель мира. Некогда Фома сказал: “если не вложу перста моего в раны от гвоз­дей и не вложу руки мои в ребра Его, не поверю” (Ин.20:25).

Но вот Он вложил Свои персты в раны мои, исцелил сердце благо­датью прощения... На вопрос: существует ли теперь Христос? я отвечаю: да, только Он и существует, и то, что в Нем и через Него. Ибо вне Его прозябание, тоска небытия или томление по Христу. Но и Его раны я увидел. Христос, не изъязвленный и не увенчан­ный терном, — не есть подлинный Христос.

Изучение истории критики показало мне вновь Божественного Страдальца, против Которого наша человеческая гордость устремила “копья разума” (Мицкевич). Эта страстность и пристрастность критики, которая в лице одного из своих представителей называет христианство “вампиром, сосущим человечество”, — напоминает саддукеев и фарисеев, теперь уже ду­ховно распинающих Христа.  И душа, созерцая эти раны от гвоздей, вновь узнает в Нем своего Господа, восклицая, как Фома: “Господь Мой и Бог Мой!” (Ин.20:28).

История Евангелия и история критики показала мне, что сущест­вует двоякое отношение к истине.

Одни преклоняются пред истиной, другие хотят, чтобы истина им поклонилась — приспособляют ее к своим вкусам, урезывают в меру своего разума. Одни хотят расширить душу, чтобы обнять бесконечное небо истины, другие силятся втиснуть его в маленькую раковину своего мозга — и в результате втискивают бесконечно малую часть истины.

История Евангелия показала мне двоякую работу по отношению к нему: одни подвизались за него на арене Колизея, в пустынях и кель­ях, отдавая жизнь за него, — другие в своем “ученом” кабинете опе­рировали его своим пером, урезывая, сокращая и искажая его.

Вот блаженный Иероним, который 30 лет переводил Св. Писа­ние на латинский язык  — в суровой вифлеемской пещере, подвизаясь в посте и молитве — силясь постигнуть верный смысл свя­щенных слов, язык Святого Духа, благовествующего великие тайны Бога и человека. Он стремится горением духа подняться до высоты этих тайн. А вот современный “критик”, мудрствующий над Божьим сло­вом — старающийся понизить его до своего материалистического, ни­зменного уровня — между тем:

“Как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших” (Ис.55:9).

Передо мной на столе (в рукописном отделении Всероссийской Публичной Библиотеки) лежали эти два замечательных документа, текст Синайской рукописи Нового Завета, с таким благоговением и тщанием переписанной в седой древности (350 г.) и теперь бережно хранимой, как святыня и религии и науки, и рядом “Миф о Христе” Древса — где автор, “с удивительной легкостью в мыслях”, одним росчерком пера вычеркивает и из Нового Завета, и из анналов Таци­та и воскресение, и самое историческое бытие Иисуса. В это время была Страстная неделя — с Невского проспекта доно­сился сквозь сутолоку улицы визг автомобилей и трамваев — печаль­ный протяжный звон. Глаза мои упали на раскрытый Синайский манускрипт, на эти знаменательные слова:

«И, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову и дали Ему в правую руку трость, и, становясь перед Ним на колени, насмеха­лись над Ним, говоря: “Радуйся, Царь Иудейский”» (Мф.27:29).

Этот смех не перестал звучать и теперь, хотя иногда он задрапи­рован дифирамбами восторга, как у Ренана (книгу которого один рус­ский писатель называет “поцелуем Иуды”).

Верно сказал Достоевский: “Дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей”.

И борьба эта идет за Евангелие.

Некогда искуситель приступил к человеку с вопросом (всё тем же вопросом о “подлинности”), внушающим яд сомнения в заповеди Бо­га: “Подлинно ли сказал Бог?” (Быт.3:1).

Потом, после нарушения заповеди, раздалось слово примирения между Богом и человеком, радостное слово Евангелия: “Так возлю­бил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, веру­ющий в него, не погиб, но имел жизнь вечную” (Ин.3:16). И сейчас же вслед приходит “дух отрицанья, дух сомнения” и влагает в “пытливый ум” человека вопрос: “подлинно ли возлюбил Бог?” Да и говорил ли Он эти слова? Подлинно ли Евангелие? Да и заслуживает ли оно имя Евангелия, радостной вести? — Таковы внушения того, кто стремится “оклеветать Бога перед людьми, людей перед Богом, и людей друг перед другом (диавол – значит «кле­ветник»).

Но, кроме вопросов, на которые Евангелие заключает в себе от­вет, власть тьмы устремила против этой книги целый ряд других спо­собов уничтожения. Евангелие сжигалось вместе с его последователя­ми, оно искажалось разными перетолкователями: в то время, как сад­дукеи “отбавляли”, фарисеи “прибавляли”.

Довольно символическим является так называемый Ефремовский манускрипт: творения Ефрема Сирина оказались начертанными на пергаменте, где раньше было написано Евангелие, и наука теперь от­крыла и высвободила оригинал из-под позднейшего писания.

Много поучительного раскрывает также судьба Синайской рукописи: этот древнейший документ был найден при весьма оригинальных обсто­ятельствах. Тишендорф, посетивший монастырь св. Екатерины (IV в.) на горе Синае, на вопрос, обращенный к монахам — не имеется ли в их хранилищах древней рукописи Св. Писания, получил отрицательный ответ. В это время взор его упал на корзину, в которой были старые ру­кописи, предназначенные для сожжения. “Руководимый счастливым инстинктом исследователя” — он протягивает руку и находит рукопись, которая оказалась знаменитой Синайской рукописью (1859 г.).

Пришлось потом купить ее у монастыря за большие деньги и, не без содействия русского правительства, под протекторатом которого находился монастырь. В результате Тишендорф поднес рукопись Нового Завета этому правительству, поместившему ее затем в Публичную Библиотеку.

Итак, всегда каким-то случаем и чудом спасалась эта удивительная книга, и сбывалось слово: “Я бодрствую над словом Моим” (Иер. 1:12).

Темные силы стремились загасить свет Евангелия. Но даже пламя костров лишь увеличивало его свет, и “живые факелы” Нерона свети­ли миру с высоты новых крестов. Далеко по всему миру разлетались от этих костров искры Божественного огня.

В ночь на 6-го июля 1415 г. был сожжен Ян Гус, а теперь по всей Чехии в эту ночь каждый год пылают тысячи костров, передавая из рода в род огненные слова мученика.

Всегда “кровь мучеников была семенем христианства”. Вся эта борьба с Евангелием подтвердила радостный факт: “И свет во тьме светит — и тьма не объяла его” (Ин.1:5).

Евангелие устояло, и не только устояло, но и победило, как Оно победило свои подделки-апокрифы, заняв престол в сознании челове­чества.

Во Франции, в одном собрании, где присутствовали наряду с веру­ющими и материалисты, был задан вопрос: “Какую книгу вы взяли бы с собой в одиночное заключение?” И все ответили: “Библию”. Вольтер писал: “Через сто лет Библия будет позабытой и неизве­стною книгой, ее можно будет находить в качестве редкости в кладовых и археологических музеях, как свидетельство глупости более ранних поколений”. “В результате Вольтер действительно сделался достоянием исто­рии”... и удивительно, что на том самом место в Париже, где Вольтер некогда изрек свое “пророчество”, теперь помещается склад Британско­го Библейского Общества, который ежегодно распространяет отту­да 150 000 книг Св. Писания. Это общество с 1804 г. издало более 328 000 000 экз. Св. Писания и перевело его на 560 языков (а всего в настоящее время, включая труды других Обществ, существует пере­вод на 770 языков. Каждые 6-7 недель появляется благодаря трудам Британского Общества новый перевод).

Все попытки погасить свет Евангелия похожи на старания челове­ка, который воображал бы, что он погасит солнце, выливая воду на его отражение в озере.

Некогда и самый упорный богоборец признает вместе с Юлианом Отступником: “Ты победил, Галилеянин!”

Материализм еще победит, но “после всех победителей победит Христос”. Вспомним светлую личность кроткой женщины-книгоноши в “Бе­сах” Достоевского: она освещает адскую тьму безбожной жизни тем, что приходит к людям с Евангелием в руках и в сердце.  Нельзя отвергать Евангелие без насилия над самим собой, над сво­ими святыми заветами. Если вырвать его из сознания современного человека, то на месте его будет зияющая смертельная рана. Идя про­тив Христа, мы идем против самих себя. “Савл, Савл, что ты гонишь меня? Трудно тебе идти против рожна” (Деян.26:14).  Теперь мы судим и критикуем Евангелие. Но потом будет судить оно. “Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день” (Ин.12:48). И это слово есть “вечное Евангелие”.

Если же Евангелие достоверно, т.е. достойно доверия, то подума­ем, какие огромные последствия вытекают отсюда. Если правда, что Христос умер за нас и воскрес и дает нам вечную жизнь, то оно до­стойно не только веры, но и любви, и самой нашей жизни.  Если оно достоверно, то стоит вдумчиво и глубоко исследовать его, как откровение об истинной жизни.

Не только исследовать, но и принять его.

И не только принять, но и распространять. Освобождать его от клевет и искажения.

А самое важное быть нам самим Живым Евангелием, воплощая в своем облике, характере и образе жизни Образ Христа.                       

(Первое издание этой брошюры увидело свет в 1926 году. Теперь Библия полностью или частично переведена более чем на 1200 языков мира).









Христос воскрес! А если бы не так,

То всё бы светлое давно окутал мрак.

И солнца правды не узнали б мы,

И не было бы выхода из тьмы.

И если б Он из гроба не восстал,

Нам чужд бы был высокий Идеал;

И даже в мыслях мы бы не смогли

Подняться над растлением земли.

Он жив! А если б Он не жил,

То мир давно б уже похоронил

Живое всё, что есть в душе у нас, –

Пытался сделать это он не раз.

И если бы тот камень гробовой

Не отнят был Всесильною рукой,

То и сейчас бездушный саддукей

Мог правду б скрыть под грудою камней.

Та весть прошла чрез грани всех веков

И чрез границы всех материков.

Ни варварство, как видим, ни прогресс

Не заглушили песнь: «Христос воскрес!!!»

Николай Петрович Храпов (1914-1982). В двадцатилетнем возрасте пришел к Господу, и через две недели был арестован. 28 лет провел в заключении и там скончался.