размер шрифта

Поиск по сайту



Беседа 27. Второе послание к Коринфянам.

Собрание творений святителя Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского





Беседа 27

Я дошел до неразумия, хвалясь; вы меня [к сему] принудили. Вам бы надлежало хвалить меня (2Кор.12:11).

Апостол хвалит себя для спасения учеников. – Многосторонность апостольской любви. – Ничего нет бесполезнее человека, не умеющего любить. – Зависть – невыносимое зло.

Окончив речь о похвалах себе самому, (апостол) не остановился на этом, но снова защищается, и просит извинения в сказанном, говоря, что это сделал он по необходимости, а не по собственной охоте. Впрочем, несмотря и на необходимость, называет себя несмысленным. Вначале говорил: " примите меня, хотя как неразумного " (яко безумна приимите мя) , или: " как бы в неразумии " (яко в безумии) ; а теперь, отбросив "как", прямо называет себя несмысленным. Он достиг своею речью желаемого, и потому уже смело и без пощады нападает на этот недостаток, научая всех никогда не хвалиться без нужды, когда уже он, Павел, даже и по нужде похвалившись, назвал за то себя несмысленным. Потом и всю вину сказанного слагает не на лжеапостолов, но на учеников: " вы меня , – говорит, – [к сему] принудили (вы мя понудисте) . Если бы (лжеапостолы) хвалились, но тем не вводили бы вас в заблуждение и погибель, то я не дошел бы до того, чтобы дозволить себе такие слова. Но так как они растлили всю церковь, то, заботясь о вашей пользе, я принужден был сделаться несмысленным". И не сказал: "Я опасался, чтобы они, восхитивши над вами первенство, не посеяли у вас своего учения"; об этом сказал он прежде: " боюсь, чтобы, как змий хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились " (боюся, да не како, якоже змий Еву прельсти, тако истлеют и разумы ваша) ; а здесь говорит не так, но с большим достоинством и с большею властью, сделавшись смелее вследствие сказанного.

" Вам бы надлежало хвалить меня " (Аз бо должен бых от вас хвалим бывати) . Потом представляет на это и причину; и говорит опять не об одних откровениях, или чудесах, но и об искушениях.
" Ибо у меня ни в чем нет недостатка против высших Апостолов " (Ничим же бо лишихся первейших апостолов) . Смотри, как и здесь опять говорит с большею властью. Раньше он говорил: " я думаю, что у меня ни в чем нет недостатка " (непщую ничимже лишитися) ; а здесь говорит уже положительно, потому что как я уже заметил, после представленных доказательств стал смелее. Впрочем, все еще не отступает от умеренности и от своего обычая. Но как сказавший нечто необычайное и высшее своего достоинства, потому что сопричислил себя к апостолам, опять употребляет скромное выражение, и присовокупляет: " хотя я и ничто, признаки Апостола оказались перед вами " (аще и ничтоже есмь, знамения апостолова содеяшася в вас) (ст.12). "Смотри, – говорит, – не на то, что я незначителен и мал, но на то, получил ли ты от меня, что надлежало получить от апостола". И не сказал: "незначителен", но – что еще ниже: " ничто " (ничтоже) . Какая, в самом деле, польза быть великим, и никому не приносить пользы? Так нет пользы и от искусного врача, который не вылечил ни одного больного. "Итак, – говорит, – не рассуждай о том, что я ничего не значу; но смотри на то, что во всем, служившем к вашему благу, я не отстал от других, а, напротив, дал доказательство моего апостольства. Поэтому мне не было нужды говорить самому о себе". Говорил же это не для того, чтобы действительно искал похвалы – как мог нуждаться в похвалах тот, кто самое небо почитал малым в сравнении с любовью ко Христу? – но потому, что желал спасения (учеников своих). Затем, чтобы не сказали: "Что нам, если ты и ничем не ниже первейших апостолов?", он присовокупил: " Признаки Апостола оказались перед вами всяким терпением, знамениями, чудесами и силами " (знамения апостолова содеяшася в вас, во всяком терпении и в знамениих и чудесех) . О, какую бездну совершенств выразил он в немногих словах! И смотри, что ставит на первом месте. Терпение – потому что признак апостола – все переносить великодушно. И о терпении выразился кратко, одним словом, между тем как о знамениях, которые совершены были не его собственною силою, выразился несколькими словами. Но представь себе, сколько уз, сколько ударов, сколько опасностей, сколько наветов, какое множество искушений разумел он здесь, сколько браней внутренних и внешних, сколько печалей, сколько нападений выразил он одним словом – " терпение ". А словом " знамения " не изобразил ли опять того, сколько им воскрешено мертвецов, сколько исцелено слепцов, сколько очищено прокаженных, сколько изгнано демонов? Слыша это, научимся и мы, если даже нас заставляет необходимость говорить о своих заслугах, не распространяться о них, как поступил и сам (Павел).

Потом, чтобы кто-нибудь не сказал: "Хотя ты велик и сделал много, однако, не столько, сколько апостолы в других церквах", (Павел) присовокупил: " Ибо чего у вас недостает перед прочими церквами? " (что бо есть, егоже лишистеся паче прочих церквей?) (ст.13). "И вы, – говорит, – в сравнении с прочими церквами причастны не меньшей благодати". Но, может быть, кто-нибудь скажет: "Для чего он переводит речь на апостолов, оставив борьбу с лжеапостолами?" Для того, чтобы больше возбудить их внимание и показать, что он не только лучше их (лжеапостолов), но и не ниже великих апостолов. Вот почему, рассуждая о них (лжеапостолах), он говорит: " я больше " (паче аз) ; а когда сравнивает себя с апостолами, то считает достаточным для себя быть не ниже их, хотя и более их потрудился. Вместе с тем он показывает чрез это, что (коринфяне) обижают и самих апостолов, когда равного им ставят ниже лжеапостолов.

" Разве только того, что сам я не был вам в тягость? " (Разве точию, яко аз сам не стужих вам) . Апостол опять делает (коринфянам) строгий упрек; а последующие слова еще сильнее: " Простите мне такую вину " (дадите ми неправду сию) . Но и при всей строгости, в них выражается любовь и похвала (коринфянам), если только и сами они считают для себя обидою, что апостол не соглашался ничего брать у них, и не осмеливался получать от них себе пропитания. "Если, – говорит, – вы обвиняете меня в этом, то (не сказал: "несправедливо обвиняете", но гораздо благосклоннее) прошу извинения, простите мне этот грех". И заметь, какое благоразумие! Так как этот упрек, часто повторяемый, наносил им бесчестие, то он каждый раз смягчает его. Так, выше сказав: " По истине Христовой во мне [скажу], что похвала сия не отнимется у меня " (есть истина Христова во мне, яко похваление сие не заградится о мне) (11: 10), вслед затем говорит: " Потому ли, что не люблю вас? Богу известно! …чтобы не дать повода ищущим повода, дабы они, чем хвалятся, в том оказались [такими же], как и мы " (не люблю ли вас? Бог весть; но да отсеку вину хотящим вины, и да о немже хвалятся, обрящутся якоже и мы) (ст.11, 12). И в первом послании: " За что же мне награда? За то, что, проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно " (кая убо ми есть мзда? Да благовествуяй без мзды положу благовестие) (9: 18). И здесь опять говорит: " Простите мне такую вину " (дадите ми неправду сию) . Везде он старается не показать, что не берет по причине их немощи. Поэтому и здесь говорит: "Если вы это ставите мне в вину, то прошу прощения". А, говоря таким образом, он и наносит им рану, и врачует ее. Не говори: "Если хочешь нанести удар, то для чего извиняешься? Если хочешь врачевать, то для чего наносишь удар?" В том и состоит благоразумие, чтобы и рассечь, и перевязать рану. Потом, чтобы не подумали, как я и прежде сказал, что (апостол) часто обращается к одному и тому же с намерением получить что-нибудь от них, он отклоняет такое подозрение, подобно тому, как и в первом послании, когда говорил: " написал это не для того, чтобы так было для меня. Ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою " (не писах же, да тако будет о мне; добре бо мне паче умрети, нежели похвалу мою кто да испразднит) (9: 15). (То же самое, только) приятнее и благосклоннее, (выражает он) и здесь. Как же именно? " Вот, в третий раз , – говорит он, – я готов идти к вам, и не буду отягощать вас, ибо я ищу не вашего, а вас. Не дети должны собирать имение для родителей, но родители для детей " (Се, третие готов приити к вам, и не стужу вам; не ищу бо ваших, но вас. Не должни бо суть чада родителем снискати имения, но родители чадом) (ст.14). Смысл его слов такой: "Не прихожу к вам не потому, что не беру; напротив, я приходил уже в другой раз, и в третий готов идти, и опять не буду вас в тягость". И причина тому уважительная. Не сказал: "Не хочу быть вам в тягость, потому что вы скупы, потому чтобы этим обременитесь, потому что вы немощны". Но что говорит? – " Ибо я ищу не вашего, а вас " (Не ищу бо ваших, но вас) . А ищу большего: вместо денег – душ, вместо золота – спасения". Потом, так как оставалось еще место подозрению, что он огорчен ими, он представляет и рассуждение. Они естественно могли сказать: "Разве нельзя искать и нас, и нашего?" Поэтому он оправдывает их с великою благосклонностью, говоря: " Не дети должны собирать имение для родителей, но родители для детей " (не должни бо суть чада родителем снискати имения, но родители чадом) . Вместо наименований "учителя и ученики", употребляет слова "родители и дети", и показывает, что вменяет себе в обязанность и то, к чему не был обязан, так как Христос не дал такого повеления, а (апостол) из снисхождения (к коринфянам) говорит это. Потому же присовокупляет и нечто большее: сказал не только то, что дети не должны снискивать для родителей имения, но еще и то, что родители обязаны это делать. Итак, если родители обязаны давать, то ". , – говорит, – охотно буду издерживать [свое] и истощать себя за души ваши " (аз в сладость иждиву, и иждивен буду по душах ваших (ст.15). "Родителям собирать имение для детей повелел закон природы, а я, – говорит, – не только это исполняю, но даже отдаю самого себя". Верх щедрости – не только ничего не брать, но и отдавать свое, и отдавать не просто, но с великим усердием, даже при недостатке. Не это и указывает (апостол) выражением " истощать себя " (иждивен буду) . "Хотя бы нужно было изнурить самую плоть, не пощажу ее ради вашего спасения". Следующие за этим слова выражают и любовь, и упрек: " несмотря на то, что, чрезвычайно любя вас, я менее любим вами " (аще и излишше вас любя, менше любим есмь) . "И это, – говорит, – я делаю для тех, которых я люблю, и которые не любят меня в той же мере". Итак, смотри теперь, сколько здесь степеней: надлежало брать, а он не брал – это первая заслуга; не брал, находясь в бедности – это вторая; не брал, когда им проповедовал – это третья; сам дает им – это четвертая; и не просто дает, но с избытком – это пятая; отдает не имение только, но и самого себя – это шестая; отдает себя за тех, которые не очень его любят – это седьмая; и которых он весьма любит – это восьмая.

Будем же и мы соревновать ему. Велик грех – (ненавидеть и) не иметь любви; но еще больший грех, если кто на любовь не отвечает любовью. Если любящий любящего не имеет никакого преимущества пред мытарями, то не имеющий и этого хуже самых зверей. Что ты говоришь, человек? Ты не любишь любящего? Для чего же ты живешь? К чему ты после этого годен? К каким делам – к общественным или к частным? Ни к чему. Подлинно, нет ничего бесполезнее человека, не умеющего любить. Закону любви часто покорялись и разбойники, и убийцы, и воры; вкусив только вместе соли, делались они другими, и за общим столом переменяли свой нрав. А ты, имея общение с другим не только за солью, но в словах и делах, во входах и исходах, не любишь его? Предающиеся постыдной любви расточают все свое имущество на бесчестных женщин; а ты, имея честную любовь, так холоден, немощен, бессилен, что не в состоянии любить даже и тогда, когда это не стоит никаких издержек? "Но кто же, – скажешь, – будет так жалок, кто так звероподобен, что мог бы отвращаться и ненавидеть любящего?" Хорошо делаешь, что, по причине несообразности дела, не веришь. Но если я укажу тебе многих людей такого рода, то как нам стерпеть тогда такой стыд? В самом деле, когда ты злословишь любящего тебя, когда, слыша о нем худые речи, не защищаешь его, когда завидуешь его доброй славе, то что это за любовь? Конечно, и не завидовать – еще не достаточное доказательство дружбы, равно как и не враждовать и не преследовать; надобно поддерживать любящего нас, и споспешествовать его выгодам. Когда же человек все говорит и делает, чтобы еще и погубить ближнего, то что может быть несчастнее такой души? Вчера и сегодня утром ты был другом, разделял с ним беседу и стол, а затем вдруг, увидев, что член твой благоуспевает, ты сбрасываешь с себя личину дружбы, враждуешь, даже безумствуешь, – потому что явное ведь безумие терзаться благополучием ближнего. Это свойственно только одуревшим и бешеным собакам; подобно им, и раздраженные завистью набрасываются на каждого. Лучше иметь змею, клубящуюся в утробе, нежели зависть, внутри гнездящуюся. Змею можно еще или изблевать при помощи лекарства, или усмирить пищею; но зависть не в утробе гнездится, а живет в самых недрах души, и есть болезнь, с трудом излечиваемая. Змея, находящаяся во внутренности, когда есть для нее другая пища, не трогает тела человеческого; зависть же, хотя бы предложили ей тысячу снедей, пожирает самую душу, со всех сторон ее грызет, терзает и рвет; для нее нельзя найти никакого успокоительного средства, которое сокращало бы ее неистовство, кроме одного только – несчастия с благоденствующим. Тогда она успокаивается. Вернее же сказать, и то (средство) недействительно. Пусть этот и злостраждет; но, видя другого благоденствующим, она снедается теми же муками; для нее отовсюду раны, отовсюду удары, потому что, живя на земле, невозможно не видеть счастливых. И так велика сила этой болезни, что подверженный ей, хотя бы заключился и внутрь дома, завидует прежним, уже умершим людям. Велико зло, что страждут завистью люди, живущие в мире, хотя это и не так еще страшно; но когда этой же болезнью одержимы люди, уже освободившиеся от треволнений – это тяжелее всего. Желал бы я молчать; но если бы молчание уничтожало и стыд, причиняемый делами, то полезно было бы не говорить. А если, хотя я умолчу, самые дела будут вопиять громче моего языка, то вреда от моих слов никакого не будет, поскольку пороки выставляются нами на позор, и какая-нибудь выгода и польза, может быть, произойдет. Эта болезнь коснулась и церкви, все извратила, расторгла союз тела, и, вооружаемые завистью, мы восстаем друг против друга. Отсюда произошло великое развращение. В самом деле, если и при общем всех созидании не легко достигнуть, чтобы твердо стояли назидаемые, то какой же будет конец, когда все будем разрушать?
Что ты делаешь, человек? Ты считаешь полезным разрушать благосостояние ближнего; но прежде него ты разрушаешь свое собственное. Не видишь ли, как и садовники, и земледельцы, – все стремятся к одной цели? Один копает землю, другой насаждает растение, иной прикрывает корень, иной поливает посаженное, иной ограждает и обносит стеною, иной отгоняет скот – и все заботятся об одном – чтобы оберечь растение. А тут не так. Напротив, я насаждаю, а другой колеблет и ослабляет насажденное. Дай, по крайней мере, хорошо укрепиться ему, чтобы оно приобрело силу противиться навету. Ты не мое дело губишь, а свое расстраиваешь. Я насадил, тебе надлежало поливать. Если же ты станешь потрясать насажденное, выдернешь и самый корень, то тебе нечего будет и поливать. Но ты видишь, что насаждающий пользуется почетом? Не бойся, – ни ты, ни я ничего не значим, потому что " и насаждающий, и поливающий есть ничто " (ни насаждаяй, ни напаяяй есть что) (1Кор. 3: 7); все дело принадлежит одному Богу, так что ты восстаешь и враждуешь на Бога, если исторгаешь насажденное. Итак, надобно, наконец, образумиться, придти в сознание. Я не столько боюсь внешней войны, сколько борьбы внутренней. Если корень хорошо укреплен в земле, то не потерпит вреда от ветров; а если шатается, потому что внутри подточен червем, то дерево упадет, хотя бы никто его не трогал. Долго ли будем и мы, подобно червям, подтачивать корень церкви? Подлинно, от земли рождаются таковые помыслы, или лучше сказать – и не от земли, а от нечистот, потому что имеют матерью своей гнилость, и недалеко отстоят от самых отвратительных женских отправлений. Сделаемся когда-нибудь доблестными мужами, станем подвижниками любомудрия, отразим сильное стремление этих зол! Я вижу, что многочисленные чада церкви повержены ныне долу, подобно мертвому телу. И как в теле, недавно умершем, хотя можно еще видеть и глаза, и руки, и ноги, и шею, и голову, однако ни один член не исправляет своего дела, – так и здесь присутствующие. Здесь все – верные, но вера их бездейственна. Мы погасили ревность, и тело Христово соделали мертвым. Страшно выговорить это; но гораздо страшнее видеть на самом деле. По имени мы братья, а по делам враги; все называемся членами одного тела, а чужды друг другу как звери. Говорю это не для того, чтобы выставить на позор дела наши, но чтобы пристыдить и отвратить от них. Кто-нибудь вошел в дом, принят с честью; надлежало бы благодарить Бога за то, что член твой пользуется почтением, и в нем прославляется Бог, а ты поступаешь напротив: говоришь о нем худо тому, кто почтил его, чтобы обоих свалить, да и на себя навлечь стыд. Для чего, несчастный и жалкий человек, ты скорбишь, слыша, что брата твоего хвалят или пред мужами, или пред женами? Приложи и свои похвалы, тогда и себе доставишь похвалу. Если же отрицаешь похвалу, то, прежде всего, сам о себе говоришь худо, навлекая на себя худую славу, а его еще более возносишь. Когда слышишь похвалы другому, старайся сделать, чтобы они относились и к тебе, если не за жизнь и добродетель твою, то, по крайней мере, за то, что радуешься совершенствам в брате. Один похвалил, и ты удивляйся: тогда и тебя он похвалит как человека благонамеренного и правдивого. Не опасайся, что унизишь себя, хваля другого; скорее приведет к тому твое осуждение. Люди своенравны, и когда видят, что ты говоришь худо, упорствуют в похвалах, желая тем уязвить тебя, а обвинителей выставить лжецами и в собственных их глазах, и пред другими. Видишь ли, какой позор навлекаем мы сами на себя, как губим и разгоняем паству? Сделаемся же, наконец, членами, составим одно тело. Кого хвалят, тот пусть отказывается от похвал и пусть относит их к своему брату; а кто слышит похвалу другому, пусть радуется об этом. Если мы будем находиться в таком тесном союзе, то привлечем к себе и Главу тела; если же будем разъединены, то лишимся Ее помощи; а без Нее тело, не будучи поддерживаемо свыше, потерпит великий вред. Итак, чтобы этого не случилось с нами, отвергнем ненависть и зависть, и, презрев людскую славу, облобызаем любовь и согласие. Таким образом сделаемся причастниками и настоящих, и будущих благ, которых и да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.