Вопрос 3864

Вопрос на тему «Коммунизм»
Из книги — Лапкин И.Т. «‎...открытым оком», том 26

Вопрос 3864:

В 5 томе «…открытым оком» в вопросе 1457 упоминается про баптиста Бойко, который много перестрадал от коммунистов. Где он теперь?

Ответ И.Т. Лапкина:

(1922-2003гг.=81) Вот часть его эпопеи, списанная с диска с его голосом, он в собрании рассказывает про свой путь:

«В 1942-ом году попал я в плен. И у меня возникла мысль – зачем жить, какой смысл жить? Немцев, я говорю, в глаза не видел, и вдруг надо убивать их. Немцы меня не видели. Что это за жизнь? А мне было всего 19 лет. И у меня пришёл такой момент, что я стал разочаровываться в жизни. Какой смысл жить? Жить, чтобы вот так мучиться? А я дошёл уже до дистрофического состояния. И тут нас выстроили и спрашивают: «Командиры есть? Выходи». Никто не выходит. «Политруки, замполиты есть? Выходи». Тоже никто не выходил. А когда спросили: «Коммунисты есть?», – я не видел, выходили или нет, но когда спросили: «Комсомольцы есть?», а я был комсомольцем, был секретарём комсомольской организации, вырос в семье неверующих, и я поднял руку, думаю: «Ну, вот тут и расстреляют». Выходили. Набрали нас 85 человек, отправили нас в лагерь возле города Ораниенбург в лес. Там сейчас музей. И я 50 лет спустя специально ездил туда, где меня Господь впервые нашёл. Встреча у меня была с Господом. Каким образом? Меня привезли, я был очень истощённый, и мы разгружали с барж всякие стройматериалы. И когда я подошёл, а мешок весил 50 килограммов, а я весил меньше, чем 30. И я почувствовал, что ноги у меня дрожат, я падаю и думаю, хотя бы мешок не придавил меня. Падаю я, падает мешок, и он лопнул. Подскакивает немец и штыком мне в ногу. Я сгоряча схватился за ногу, он хотел стрелять, как потом рассказывали мне. Но немцы стали кричать на него, потом пленные стали кричать. Но он нацелился, но выстрелить не выстрелил. Я побежал в туалет и слышу, как у меня кровь течёт горячая. Я оторвал рубашку, перевязал рану и внёс инфекцию, у меня получилось заражение. Врачей не было, медпрепаратов не было. У меня эта рана начала гнить. Кормили очень плохо. Брюки пристанут, отрывать надо, это было такое мучение. И я дошёл до разочарования вообще в жизни. Но скажу вам, что я хотел покончить жизнь самоубийством, а внутри что-то бунтует. Не может, чтобы такое разумное существо, как человек, и вдруг с такой безумной кончиной – в 19 лет и лезть на проволоку. А вдруг тебя не убьют, а ранят. Но поскольку я не мог работать, нас вывезли всех таких калек в лес. Мы там собирали хворост и всё, что горит, и носили в барак и топили, потому что в бараках было очень холодно. Мне захотелось по своим надобностям отойти и вдруг я смотрю, под кустиками лежит бумажка. Я поднимаю эту бумажку, разворачиваю, она так грязная, скомканная, а там молитва «Отче наш». Чистый русский печатный шрифт. Я начал читать. До этого я никогда не молился. Но когда я прочитал эти слова, то у меня по всему телу прошла радостная дрожь, и я стал сильно плакать. Я только сказал: «Господи, если Ты есть, спаси меня». Проплакался, положил эту бумажку в карман. Нас привели в лагерь, я переписал её на чистую бумагу и с тех пор я начал молиться. Молился, молился, а потом думаю: что за смысл этих слов, что они означают? Я понял смысл этих слов и стал к этой молитве добавлять ещё и свои слова. Знаете, у кого что болит, тот о том и говорит. Итак, я стал молиться. Не было ничего, люди гнили, им бирку на ноги и в яму. Я только скажу немножко наперёд, что когда я приехал в 1991-м в этот музей, то там было написано, что там было 22.000 советских военнопленных, причём все были подобраны с коммунистическим духом от комсомольцев до генералов, как говорят.

А в конце 42-го осталось только 6000. Так вот представьте себе, где бы я был, если бы не Господь. И вот когда я начал так молиться, то прошло где-то два месяца, и переводчик говорит: «Все калеки собирайтесь в барак». Подошёл я в очередь. Я по-немецки немножко говорил. Подошёл какой-то вольный немец и проверяет всех раненых. Я ему объяснил, и он мне промыл рану, наложил мазь, забинтовал. Я пришёл в барак и у меня появляется мысль: «Точно Бог отвечает на мои молитвы». Ну, а поскольку дух у меня атеистический, то тут идёт уже борьба: «Да какой такой Бог, просто совпадение». Прошло недели две, и нас везут в госпиталь. Мне вырезали всю гниль, наложили бинт. И тут у меня назойливая мысль: «Точно, Бог отвечает на мою молитву». И я стал ещё усерднее молиться и у меня появилась ещё больше вера, уверенность, что Бог всё-таки есть. И вдруг проходит месяца три и нас везут на завод. На завод ходить три километра я не мог, и нас таких поставили строить дополнительные бараки. Кормили нас здесь лучше. Когда я работал, то у меня началась самая настоящая борьба против греха. Курить я бросил быстро, а вот с языком никак не мог овладеть. И думаю: «Ну почему это, когда я не хочу». Меня уже совесть начала осуждать, уже Дух Святой действовал на мою совесть. Верующих я никого не встречал. Но я понял, что я делаю неправильно. Совесть-то у меня есть. Я, конечно, тогда не знал, чья эта работа. Потом я только узнал, что это работа Духа Святого. Курить я бросил быстро, а вот перестал нервничать, скандалить, ругаться, языком выражать всякие нехорошие слова у меня никак не получалось. Там все матерились, и чем больше этажей, тем считали это лучше. Я думал, что я источник зла. Думаю, неужели я не могу бросить. Я начал испытывать сам себя. Потом начал испытывать Бога. Если кто помнит, как Гедеон испытывал Бога. Я не знал тогда ничего из Писания, и я стал по-человечески испытывать Бога и доиспытывался до того, что я сказал так: «Господи, прости меня, надо быть безумным человеком, чтобы не видеть руку Твою. Из какого ада Ты меня вытащил, и ещё не верить после этого?» И я попросил прощения и больше я не сомневался. Но скажу, братья, сёстры, у меня прошла сильнейшая борьба - с чем? Я не мог понять, почему я делаю зло, которое я не хочу делать. И я понял, что есть сила, которая толкает меня на это преступление. А что за сила? Я понял, что раз есть сила, должен быть источник. А что является источником этой силы, я никак не мог понять. Поэтому я был убеждён за это время, что есть Бог. Но я не знал Бога, не знал и себя: кто я, почему это так делается. Один из молодых немецких конвоиров увидел, как я молюсь, и стал относиться ко мне более мягко. Хотя там были и такие, которые и кололи, и били, и что угодно делали. А потом он мне приносит словарь. И я начал учить немецкий язык. Я читал хорошо, учился в школе хорошо. Потом появился другой немец, стал меня как-то уважать и стал подкармливать меня. Им запрещали иметь с нами такие тесные контакты. Я стал поправляться, перестал хромать. И мне этот немец пожилой говорит: «Николай, нас забирают на фронт. Я очень богатый, у меня большой участок земли, и я знаю, что война скоро кончится. Буду я жив или не буду, не знаю, но знаю, что и вы не всегда будете в плену. Знаешь, что, Николай, я хочу, чтобы ты был моим зятем. У меня есть дочка хорошая и жена. Больше у меня никого нет. Дочка видела тебя и жена видела, и ты им понравился. Плен кончится, и я хочу всё-таки, чтобы ты был моим зятем». Дал мне адрес, и он уехал. Был 45-й год, наши войска подошли к нашему городу. Мне один друг говорит: «Если только наши придут в Овер, немцы нас перестреляют. Ведь это же готовая армия, они не отдадут нас в руки нашим. Или перестреляют, или американцам отдадут». Я говорю: «А что же будем делать?» Мы стали тренироваться, чтобы убежать. И когда наши «кукурузники» уже летали очень низко, друг мне и говорит: «Это разведка, будет скоро артподготовка». И мы вечерком, как говорят по-лагерному, рванули и прибежали к своим. Нас переодели, подкормили, дали автоматы – вперёд. Зашли в Берлин, и была там такая вонь, потому что американцы так бомбили, и не успевали трупы выносить. Мы встретились со своими друзьями, с которыми были в плену. Они увидели нас с Жорой и говорят: «Как же так, ведь вас же расстреляли?» А когда мы убежали, немцы приволокли два трупа и сказали, что это мы. Они их в лагерь не притащили, лица не было видно. И они были так убеждены и говорили: «Мы так сострадали, что вот дожили до конца войны и – на тебе – убежали на свою голову».

Вдруг вызывают меня и мне дают 15 лет каторжных работ за измену родине. Но я всё время молился. У меня было столько вопросов по отношению Бога, что мне казалось, что эта черепная коробка не выдержит нагрузки. Вопросов уйма, а ответов нет. Я уже когда был солдатом, то у нас со многими было пари, что не буду ругаться, а всё равно делал. Угрызение совести у меня было ужасное, а избавиться я не мог. И я был убеждён, что Бог есть, но Бога я не знал. На Воркуте я встретил человека, который читал книжечку карманного формата. Кого ни спрашивал, никто ничего не знает. Я подхожу к нему и спрашиваю: «А что Вы читаете?» «Книгу, которая учит жить». «А что за книга?» «Книга жизни». «А как она называется?» «Евангелие». Если бы сказал «Библия», я бы понял, а «Евангелие» я не знал, что это такое, не слыхал. «А что она из себя представляет?» «Это религиозная книга». «Дайте, я хочу почитать, я что-нибудь хочу знать о Боге». «Это не моя. Я взял у попа». В лагере был один православный батюшка и он у него выпросил. Я, в общем, к нему пристал, стал умолять его. «Хорошо, когда прочитаю, я тебе дам. Только знай, головой отвечаешь». Потому что при Сталине такую литературу в лагере строго-настрого запрещалось иметь. Это считалась как антисоветская литература. И вот подождал я, когда он прочитал её, и дал мне. Я вам скажу, я её не читал, а я её ел. Настолько у меня была такая жажда, я пережил голод физической пищи, хлеба, и теперь стал переживать голод духовный. И с такой жаждой читал. Дочитал до Рим.7:19-20 «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех». И я стал понимать, что значит надо освободиться от этого греха. До этого я не знал вообще, что такое грех. И дальше прочитал всё, многое я понял из этого. Понял, что нужно поститься, понял, как нужно правильно молиться. Когда я отдал эту книжечку, то меня перекидывают в другой лагерь совсем. А там после прочтения появилось ещё больше вопросов, а ответов нет. И вот я решил написать своей сестре, чтобы она за любую цену достала мне Евангелие. Я встретился с одним молодым парнем из меннонитов. Я с ним так подружился, как Ионафан с Давидом. Хотя я и их тогда не знал. Я просил выслать Евангелие мою сестру знакомым, чтобы они потом мне передали в лагерь. А она мне пишет: «То, что ты просил, я послала в лагерь». Представьте, что это будет. А я знаю, что такие вещи не отдают. И мы стали молиться. Когда смотрю список, там моя фамилия.

Мы объявляем пост, и я иду получать посылку, а он в бараке остаётся и молится. Когда открыли посылку, а там лежит чёрная книга. А уполномоченный цап её руками. Я нагнулся и стал молиться. Я молюсь, а он читает: «Библия». Ты что, попом хочешь быть?» «Не обязательно быть попом, чтобы читать эту книгу». «Ничего нет запретного». Мы всегда берём наволочку под посылку, а я от переживания забыл взять и посылку. Я смотрю на этого уполномоченного: «Спасибо». Одну дверь закрыл, вторую закрыл, потом как рванул, что даже если бы лошади за мною погнались, не догнали бы. Прибегаю в барак: «Стёпа, Библия у нас, давай скорей прятать, вдруг опомнится» Ведь в руках была, какое чудо Господь сделал. И вот так получилось, что Господь его ослепил. Это уже Его дело, как. Но дело в том, что за мною пока не следили. И вот я решил достать эту книгу. Жажда читать. Я открываю, написано «Библия». Я думаю: как же так, ведь я же просил Евангелие. У меня было такое разочарование. Да что же это такое, что же она сделала? И так книжка такая маленькая, а это большая. Ну, стали читать. А Степан тоже не знал, что в этой книге есть и Евангелие. И так глянул, картинок нет. Ну, начали прямо с Бытия читать. Мы дружили, и это была наша начальная школа библейская. Прочитаем главу и друг друга штудируем, спрашиваем, что написано в таком-то стихе, что написано в такой-то главе. А потом вскорости меня вызывают на этап. Я думаю: Господи, а как же теперь быть? Библия-то у меня. Я её даже половину не прочитал. И второе, что когда берут на этап, обязательно делают обыск. Я объявляю пост. «Господи, пока я не приду в лагерь, храни эту книгу, Ты знаешь мою жажду». Я не хотел ни спать, ни кушать, а только читать. Что я делал, когда они делали обыск? Молился. Вот это самое главное, братья и сёстры. Нужна молитва. Тогда, конечно, ещё братства не было. Это был 49-й год. И они роются в моих вещах, а я молюсь. «А ну, раздевайсь!». А там обязательно раздеваться до трусов. «Одевайся!» Одеваюсь, смотрю, моя Библия лежит, никуда не делась. В другом лагере та же самая история. И скажу вам, это было чудо. Меня шесть раз перекидывали из шахты в шахту, а это, считай, 12 обысков было, и до конца моего освобождения со мной была Библия. Это действительно было чудо! И только потому, что Бог знал мою жажду. Дошёл так до Нового Завета и узнал, что я грешник. Не потому что я грешил, а потому что я рождён был грешником, потому я и не мог освободиться от этих грехов. И там я покаялся и с тех пор я сказал так: «Господи, что велишь делать – буду делать». И так я стал уже проповедовать другими людям. Правда, я никому не давал, не доверял, потому что там очень легко продавали друг друга. И я нахожу укромные места и читаю. Библия была со мной. Я никуда не жаловался, что меня незаконно осудили. Я знал, что меня незаконно осудили, потому что я присягу не принимал, я не прошёл курс молодого бойца ещё. Но я был доволен, что я теперь спасён. И таким путём до 54-го года Библия была со мной и вдруг меня ночью вызывают. На этап. Повезли меня на Воркуту. Суд. «За отсутствием состава преступления и за хорошее отношение к труду освобождаетесь от дальнейшего отбывания срока». Из 15-ти лет я отсидел только девять.

На свободе в первый раз я пришёл на собрание. Как запели гимн в первый раз, я не выдержал. Мне казалось, что мы все сейчас поднимемся на небо. Я так стал сильно плакать. Пошла проповедь, а я плачу надрывом. «Что ты плачешь?» «От радости». Из такого пекла меня Господь вывел, и я попал в такое общество. Никогда таких песен не слыхал, никогда таких слов не слыхал. В первый день я всё собрание проплакал. Потом я сказал братьям, что я хочу креститься. Мне был не то сон, не то видение. Мне было сказано: «Что бы ты делал, если тебя через год освободить?» А я сказал: «Господи, несмотря на то, что я 15 лет не был дома, но в первую очередь я хочу вступить в завет с Тобой, принять крещение, чтобы ехать домой, будучи уже членом церкви». Проснулся, думаю: «Кто это мог мне сказать?» Ну, я знал уже, как Господь разговаривает со Своими детьми. Думаю, что у меня ещё шесть лет тюрьмы впереди, но для Бога нет ничего невозможного. Потом я успокоился. А когда меня на суде освободили, я вспомнил, подсчитал, что прошёл ровно год, как Господь чудно меня предупредил. И когда я попросил крещения, мне братья говорят, что у них нет человека, который крестил бы, потому что он уехал на «большую землю». А время уже к зиме подходило. Ну, я стал ходить на собрание. Я много писал. Переписывал Евангелие от Иоанна, раздавал собственноручно. Там бумаги не было, так я из мешков из под цемента вынимал из середины. Пришло письмо от сестры: «Коля, срочно приезжай, умерла мама». Отца уже не было. «Ну что, Николай, поедешь на похороны?» «Нет, братья, я Богу дал обещание, что не поеду, пока не приму крещение». И тут пригрело солнце, снег начал только таять. Было испытание, и меня одного крестили прямо в ледяной воде. Выхожу из воды, братья спрашивают: «Замёрз?» «Братья, для меня вода была горячая». Приехал домой, познакомился с молодежью, вклинился в церковь. И так я работал в церкви, был ответственным за молодёжь. Пресвитер знал моих родителей. Когда я в первый раз исполнил под гитару гимн «О, я грешник бедный», молодёжь возревновала сильно: «Давайте будем покупать гитары, мандолины, балалайки». Пришлось молодёжь учить играть, и у нас родился инструментальный оркестр. И мы стали ездить по сёлам проповедовать.

Если есть в селе кто-нибудь из нашёй церкви, то мы говорим: «Готовьте людей, соберите своих близких, родственников, мы приезжаем». И проповедовали. И вдруг меня вызывает пресвитер и говорит: «Николай, больше чтобы в посёлок не ездили». «Почему?» «Вызывали в райисполком». Сестёр на швейной фабрике терроризируют, а братьев на производстве. Он говорит: «А нам запрещает преподавать крещение». «Кто запрещает?» «Райисполком». «А какое отношение имеет райисполком?» У меня пошла натяжка с ним, и я говорю: «Меня крестили, никого не спрашивали». И он меня начал уговаривать: «Николай, написано, что всякая власть от Бога. Ты молодой член церкви. Кто не подчиняется власти, тот не подчиняется Божьим установлениям». Я категорически стал противоречить ему. Прихожу домой, объявляю пост. И ночами я исследовал Писание: а вдруг я ошибаюсь. Я за это время женился, у меня появились дети. Женат четыре года и каждый год по ребёнку. И я детей вожу, а он запретил. «Вот так написано… Вы для меня авторитет, как пресвитера я Вас уважаю, но для меня авторитет выше всех авторитетов – это Христос и Его учение. Как хотите». А тут появилось положение о церквях в 1959-ом году. Я прочитал и понял, что церковь идёт против Писания. А поскольку я уважал Карева, я решил поехать в Москву искать справедливости. Карев мне уже под конец говорит: «Николай, ты молодой, но ты должен прислушаться к старцам. Как они говорят, так и ты должен поступать». И тоже место мне читает, что всякая власть от Бога. Я ему наоборот говорю: «А почему же Апостолы не подчинились, когда первосвященники запретили проповедовать о Христе? Почему Седрах, Мисах и Авденаго оказались в печи? Они тоже не починялись властям. Почему Даниил попал в ров львиный?» «Николай, это было тогда, а теперь другое время, мы должны починяться». «Александр Васильевич, извините. Вы для меня авторитет, я ваши статьи очень уважал и уважаю, но для меня выше всех авторитетов - это Христос и Его учение. И выше Его я не могу пойти. Поймите, что из такой бездны меня Господь вывел, и теперь я должен идти против Писания? Я не могу». «Значит, будете отвечать». Я приехал и тут встречает меня в Вознесенске Колибабчук, областной пресвитер, и снова меня стал уговаривать: «Сказали, молодёжь крестить до 18 лет нельзя – значит, нельзя; сказали детей не водить в собрание – значит, нельзя». Я говорю: «Ну как же так? Почему мы об этом должны спрашивать райисполком? Глава Церкви-то не райисполком, а Христос». Ну и у нас пошла натяжка. Потом я узнал, что он сказал про меня братьям: «У Николая это первая любовь. Вы немножко приголубьте его, он успокоится». Но не тут-то было.

Я, конечно, успокаиваться не хотел. Я не согласен был, что сознательно, умышленно нарушается Священное Писание. И меня 1 мая в 1960-ом году отлучают от Церкви. Правда, молодёжь решили оторвать от меня. Говорили, что Николай в ересь впал. Но молодёжь поддерживала меня. А потом он уже начал проповеди такие говорить, что никакого назидания уже не было. Я поехал в Одессу и рассказал о своём положении. Приехали люди из Одессы, человек пять. Когда они спросили у пресвитера, за что отлучили Николая, он сказал: «Братья и сёстры, вы знаете, кто это к нам приехал? Это раскольники!» Привет принял, а разговора о Бойке никакого не может быть. И он их выгнал. Они уехали домой, а потом через неделю ещё приехали раз. Он даже и приветов не принял. А когда все вышли из собрания, братья стали спрашивать членов церкви, за что отлучили меня. Ну, кто что. Говорят, что запрещали по сёлам ездить проповедовать, детей крестить, а Николай считает, что это неправильно. Они тогда давай на основании Священного Писания свидетельствовать, что я прав. А потом начали объяснять, что такое положение о церквях, о законодательстве о религиозных культах. Объяснили и уехали. Тут в церкви начались брожения. И стали отлучать ещё людей, ещё. Братья говорят: раз такое дело, собирайтесь отдельно. И мы стали собираться отдельно. И когда мне в первый раз пришлось поехать на братское общение, я встретился в первый раз с Прокофьевым. И я ему сказал: «Приезжайте в Вознесенск, у нас большая община, там есть люди, которые, может быть, поймут Вас». Он записал мой адрес. Вдруг приезжает ко мне куча людей из КГБ. Делают у меня обыск. И в топке рылись, и на чердаке, и в земле рылись. Всё, что у меня было, забрали. Оказывается, Прокофьева задержали, арестовали, а в блокноте была моя фамилия, и они решили приехать ко мне. Потом забрали и меня. Перед тем, как меня взяли, кто знает, Кучеренко Николая замучили. Тоже взяли в КГБ и отдали его мёртвым. И через месяц забирают меня, а у меня уже было четверо детей. Заводят в кабинет. Обычно они начинают очень мягко, культурно. Я им прямо сказал, что на вопросы я отвечать не буду. Почему? Я знал, что если только с ними вступишь в разговоры, это надо сразу стать предателем. До обеда они возились со мной, как кошка с мышкой. А после обеда опять началось. Я постоянно находился в молитве, потому что Мф.10:19-20 – «Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас».

Было упование на Господа. Мне задают вопрос, а я задаю Господу: как ответить. Я ещё раз после обеда сказал, что отвечать не буду, даже и не спрашивайте. А он как ударит кулаком по столу: «До каких пор ты нас будешь мучить?» «Вас трое, а я один. Как я вас могу мучить?» Он в такую ярость пришёл, да ещё раз как стукнет: «До каких пор ты будешь плясать здесь?» «Извините, я не пляшу, я сижу на стуле». «Ну, Бойко, ты знаешь, где ты находишься?» «КГБ в городе Николаеве». «Так вот знай, Бойко, что ни один Бог тебя теперь отсюда не выпустит». «Если Господь найдёт нужным, и отсюда выпустит». «Мы знаем, что ты был там, где белые медведи, но мы отправим тебя туда, где Макар телят не пас». А я знал, братья и сёстры, что если Макар телят не пас, то Христос своих овечек везде пасёт, хоть и на северном полюсе. «Гражданин начальник, извините, вы коммунист?» «Да, коммунист». «А кто для вас Ленин?» «Ленин – мощь для меня. Он для меня – вождь». «А для меня мощь – Христос. И за учение Христа я готов не только страдать, я готов умереть». И это были, братья и сёстры, не только слова, это была жизнь. Я считал, что я иду на смерть. Только бы устоять в этой истине. Только не предать никого и оставить целым учение Христа. Причём на основании конституции, которая гарантировала свободу совести, свободу вероисповедания и так далее, и так далее. На этом основании я держался. Я говорю: «Какой же Ленин для вас вождь, если вас ещё никто не гонит, а вы извратили марксистско-ленинскую идеологию, декрет Ленина, конституцию?» И давай им цитировать. «Десятый том, шестая страница, Ленин говорит такие слова: «Только в России да в Турции остались ещё позорные законы против людей иной, не православной веры – против раскольников, сектантов, евреев. Эти законы либо запрещают известную веру, либо запрещают распространять её, либо лишают людей некоторых прав. Эти законы самые несправедливые, самые насильственные и самые позорные. И до тех пор, пока не будет ликвидирована полицейская инквизиция преследования за веру, до тех пор немыслимо даже говорить о свободе совести», - а вы что делаете? Это же Ленин говорит, это ваш вождь». У меня была брошюра политиздат, Москва, 1962 года, академика Стомилина «Бог и свобода». «Вы признаёте эту книгу?» «Да». Я открываю на 44 странице и даю ему – читайте. А тем, которые за другим столом сидят, им на память говорю: «А там написано так: «В Советском Союзе Церковь отделена от государства. И никто никому не дал право своим жандармским сапогом со шпорами влезать в человеческую душу и добиваться у него прав, почему он верит так, а не иначе. Это кощунство, больше, чем глумление в храме». А я говорю: «А вы что делаете?»

Ну после того, что я им высказал, что им говорить? Он тогда мне и говорит: «Бойко, ты не забудь, что ты находишься в самом демократическом государстве». Я говорю: «Я бы не сказал так». «А почему?». «Вы можете на любой площади встать и говорить, что Бога нет. А почему мы, христиане, на основании 52-ой статьи конституции не можем встать на другом конце площади и говорить, что Бог есть, то есть свидетельствовать о Христе?» «А вы что, хотите навязывать свою пропаганду?» Я говорю: «Извините, это конституция мне гарантирует свободу совести и свободу вероисповедания. Почему у вас полки трещат от атеистической литературы? Хотя бы один киоск был на всю страну, где я бы мог купить христианскую газету или журнал». Он мне снова: «Так ты что, хочешь навязывать свою пропаганду? Этот опиум для народа?» «Извините, я иду в киоск, беру «Труд», «Известия», «Правду», – это моё дело. А я хотел бы взять нашу христианскую литературу. Хотя бы Библию. Вы же говорите, что мы живём в самой демократической стране». «Бойко, Вы неправильно понимаете демократию». «Простите, меня в школе учили, и я знаю, что такое демократия». А он говорит: «У нас социалистическая демократия». А я говорю: «Вот-те на, у вас социалистическая, за рубежом капиталистическая, а там ещё фашистская. И вы этой демократией крутите, кто как хочет. Поэтому ни на один заданный вами вопрос, даже не утруждайтесь, я отвечать не буду». Я решил, что если они хотят сгноить, пусть гноят; убить, – пусть убьют, чтобы не возиться. А от тогда говорит: «Забери его отсюда». Ведут меня на пятый этаж. Приводят мужчину и женщину и говорят: «Вот этот человек фанатик, он нам не даёт показания. А вы подпишете, как свидетели, что он не даёт нам показания». Та женщина посмотрела на меня и говорит: «Неужели Вы верите в Бога?» «Я не только верю, а я знаю, что есть Бог». И стал ей говорить, почему я знаю. «Прекрати, начинаешь мне опять здесь свою пропаганду», – закричал следователь. «Женщина мне задаёт вопрос, и я должен ей ответить». «Слушайте, не трогайте его, – это фанатик, он Вам сейчас начнет Библию, тома Ленина говорить. Молчите!» И она так молчала долго, пока не написал он акт, что я категорически не хочу давать показания. Они подписали и меня забирают вниз. На второе утро мне говорят: «Бойко, у Вас деньги есть?» «Нет». «Вот, Бойко, Вам деньги на дорогу. И справка, что Вы не были на работе. Но, Бойко, не думай, что тебя Бог выпустил. Мы тебя так не оставим». И с 62-го по 68-й, поскольку я рос в семье атеистической, мне всё время лекторы задавали вопрос: «Бойко, кто тебя втянул в эту грязь?» И как бы я ни свидетельствовал, не верили.

Вызывают как-то раз. Я мысленно помолился, захожу. «Бойко? Как живём?» «Да слава Богу». «Бойко, неужели Вы верите в Бога? Ведь вы же грамотный человек, учились в нашей школе. Кто тебя втянул в эту грязь?» «Я убеждённый христианин, никто мне не втягивал». «Где же, Бойко, твой Бог? Летали в космос, никого не видели». «Вас это удивляет? А меня нисколько не удивляет. Вы углубились под землю, вышли в космос, и вы хотели, чтобы Гагарин увидел Бога?» «Но если бы Он был, то увидел бы». «Хорошо, тогда скажите пожалуйста, у вас разум есть?» «Да». «А у вас и совесть есть?» «Да». Я говорю: «Покажите. А если не покажете, значит вы без совести и без ума». Вот так, как я здесь говорю, так я и там говорил. И они друг на друга смотрят и не знают, что мне сказать. Пауза такая, они молчат и я молчу. Я говорю: «Вот в том-то и дело. Найдите хирурга с мировым именем, и пусть он анатомирует человека на мельчайшие части – он в нём не найдён ни ума, ни совести, ни памяти, ни любви, ни зла, ни добра. Значит, выходит, их нет?» Они говорят: «Нет, есть». Я говорю: «Покажите». И снова молчит. А почему я так говорю? Они же меня учили, что у человека нет ни души, ни духа. «Человек не только материален, как вы учите, но и духовен. И то, что в человеке есть духовное, я знаю, что оно есть, но ни пощупать, ни глазами, ни руками мы не можем обнаружить, ни показать. Почему? Потому что это духовное естество нашей жизни, внутренность человека. А Бог есть дух. Иоан.4:24 – «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине». Как же вы хотите видеть духа, если вы не можете видеть и того, что в вас есть. Не можете увидеть и не можете показать». А он так сидел, смотрит на меня, смотрит: «Да, Бойко, я вижу, что ты веришь в Бога не хуже, чем я в коммунизм». Хотя я ему и хотел сказать, что в коммунизм он не верит. «В общем, Бойко, можете быть свободны». Вот таких лекторов приезжало ко мне очень много, и такие были концы. И они видят, что ничего не получается, они уезжают посрамлённые, и они решают в 68-ом году меня осудить. И вот я прихожу на работу, вызывает начальник: «Бойко, хотят с Вами побеседовать». Пришли за мной двое. Я шёл, дорогой молился, ибо я знал, куда я уже иду, с кем я иду. Заводят в прокуратуру. Тоже сперва нежно так со мной разговаривали, предлагали мне квартиру в городе.

А у меня уже в 68-ом году было семь детей, и жена ходила последний месяц восьмым ребёнком. И они думали, что я люблю детей, люблю жену, пойду на компромисс. Я сказал, что ни на какие компромиссы я не иду, я остаюсь верующим, каким и был. Он тогда говорит: «Бойко, раз ты такой уж фанатик, то молись дома, хоть лоб расшиби, но никуда не ходи, не собирайтесь». Я ему: «Извините, у меня общение с народом Божиим является неотъемлемой частью служению моему Богу. 1Иоан.1:7 – «если же ходим во свете, подобно как Он во свете, то имеем общение друг с другом, и Кровь Иисуса Христа, Сына Его, очищает нас от всякого греха». Вот видите, как написано, так я и буду поступать». Он говорит: «В таком случае, ходи в православную церковь, если уж ты такой фанатик». Я говорю: «Там мне делать нечего». «Ну, ходи в регистрированную». «А я там уже был. Знаете что, я буду ходить туда, куда мне Господь велит». Он как напыжится: «В таком случае, Бойко, будем тебя судить». «Каким законом будете меня судить, когда конституция, 52-ая статья гарантирует мне свободу совести». Он говорит: «Постановление 23-го съезда, 1968-ой год». Я говорю: «Тогда скажите, пожалуйста, сколько таких постановлений было при Сталине, при Хрущёве, сколько такими постановлениями вы сгноили людей в тюрьмах, а потом реабилитировали, а некоторых даже и посмертно?» Он так смотрит на меня: «Да, Бойко, было время, когда мы перегибали палку». «Так позвольте Вам сказать, что как никогда Вы её и сегодня снова перегибаете. И придёт время, когда Вы снова это своими устами подтвердите. А потому знайте, что ни на один заданный вами вопрос по отношению моего убеждения и моих единоверцев, даже не задавайте, отвечать не буду». Такой был хороший, а тут как напыжится и говорит: «Будешь!». «Не буду». «Будешь!». «Не буду». «Заставлю». «Извините, если вы могли заставлять людей говорить, что вы хотите, но вы не думайте, что всех можно заставить». Он как рассердился, как рявкнет на меня: «Не таких заставлял, заставлю, и всё, что мне надо, всё будешь говорить». Я показываю на стенку и говорю: «Если эта стенка белая, никогда меня не заставите говорить, что она чёрная». Он в такую ярость пришёл. Я говорю: «Что мне смерть, когда я верю в бессмертие». «Заберите его отсюда». Забирают меня в каталажку. Все узнали, что меня арестовали, спрашивают, за что. Знаете, что они про меня распространяли? «Вы не видите, какой это страшный преступник! Видите, он в горсовет пробрался, а он шпион американский. У него нашли рацию, нашли оружейный склад, нашли антисоветские листовки, и в жертву детей приносит». Ну, и люди ахнули.

Это было в 1968-ом году. В городе пошло раздвоение. Одни верили, что раз говорят, значит, так. А другие рассуждали: какая рация, её в маленьком городе сразу засекут. Какой оружейный склад, если у них молодёжь в армию идёт, оружие не берёт. А потом говорят: «Ну какого ребёнка в жертву, если у него самого через каждый год по ребёнку рождается?» А они говорят: «Он хитрый, он чужих приносит в жертву». Выход есть из положения. Ну, люди верят. Люди как люди. Выхожу я из «воронка», а людей много собралось, все хотели посмотреть на того зверя, который детей в жертву приносит. Сестра, которая мне Библию присылала, как закричит: «Колечка, Колечка, что только ни наговорили». Захожу, встречает меня судья один бывший, он сейчас защитник: «Бойко, я Ваш защитник». «Извините, я не нуждаюсь в защитниках, я с Божией помощью буду защищаться сам». «Бойко, я не платный, я бесплатный». Вижу полный дом культуры людей, а никого знакомых. Было 32 учителя, которым я якобы искалечил детей. И когда я задал одной вопрос, она мне не могла ответить на вопросы. Так села на стул и говорит: «Я не понимаю, что Вы хотите». А получилось так, что она сказала, что наши дети самые забитые, что этот человек, который искалечил детей нам, и в каждой нашей школе, где их дети учатся, они самые забитые, самые затурканные, самые неспособные к науке, самые замкнутые. Много говорила кое-чего. Я задаю вопрос: «Граждане судьи, вот учительница говорит, что наши дети замкнутые. А вы знаете (обращаюсь к учительнице) разницу между словами «замкнутый» и «кроткий?» Она говорит: «Не пойму вопроса». Покраснела и села. «А вот семидесятый лист моего дела, граждане судьи и уважаемая публика, и там учительница, которая учила моих детей, пишет, что мой сын Яков дошкольного возраста знал 70 стихотворений. А теперь рассуждайте сами. Может ли ребёнок дошкольного возраста, будучи затурканный, как она говорит, неспособный к науке, знать 70 стихотворений?»

А у меня был показной суд, телевизионные установки. Принесли кипу книг, среди которых оказалась и моя Библия. Я говорю: «Граждане судьи, это Библия, которую русский критик Белинский, как публицист, не подверг критике, а сказал, что Библия – это всем книгам книга. Я говорю: и благодарение Господу, что эта книга, и показываю, открыла мне глаза и указала на истинную цель и смысл моей жизни. Дальше поднял – это гусли, песни, печатный шрифт, которые мы поём в молитвенных домах». Потом мне жена рассказала, что на суд со всей области собрали дружинников, комсомольцев, коммунистов, и они жили в гостинице, а кормили их специально в столовой. Им выдали пригласительные, и только по пригласительным в зал суда пускали людей. И больше из города никого не пускали. Но город есть город. Если они говорят, что у меня была рация, значит должны быть вещественные доказательства. Или хотя бы кости убитого нами ребёнка; показать должны автомат, потому что говорили, что оружейный склад нашли, должно же что-то быть. Ну, и на второй день пробрались наши разными путями, кто подкупил, а кто так пробрался в зал суда. Ну, а поскольку мне потом дали слово после прокурора, я стал говорить, и минут 15 говорил, и вдруг слышу сзади какие-то крики. Судья говорит: «Прекратите шум! Прекратите шум!» А мне говорит: «Побыстрей!» А я говорю: «Так я ещё ничего и не говорил». Кричат: «Где же рация, кости, автомат?» Я ничего не могу понять. После совещания судья зачитывает: «Десять лет. Пять лет строгого, пять лет ссылки». И спрашивает с таким ехидством: «Ну и что, Бойко, скажете на это?» «Что, граждане, я могу сказать? Я благодарю Бога, что Он удостоил меня великой, незаслуженной мною чести быть живым свидетелем в конце двадцатого века о живом Боге, и молю Его, чтобы много ли, мало ли, но чтобы и мои страдания и страдания моей семьи были бы последними страданиями Церкви Христовой на земле». Она: «Хватит, хватит, хватит, садитесь, всё!» И скажу вам, что свидание с женой не дали мне, хотя и обещали, но меня сразу же отвезли в Одессу. В Одессу приехала жена и рассказала, что когда я говорил, то не слышно было меня, когда суд по телевизору показывали. Инженера с работы сняли, потому что он говорил: «Как же так, ведь вы обманули всю массу?» И когда начал он настаивать на этом, начали чистку той организации, где я работал. Отправили меня на самую тяжёлую зону. В моём деле было написано: «Использовать на самых тяжёлых работах». Только я вошел в лагерь, в коридоре помолился, вижу, идут ко мне два парня: «Покажите нам Бойко». «А зачем он вам?» «Надо». «Скажите, зачем, и я покажу его». «Нам сказали, что поймали большую рыбину, большого преступника». «Так это я». Они смутились. «Какая у вас статья?» «138, 209 УК УССР». «Я десять лет в лагере и все статьи знаю, а что это за статья?» «За то, что я верю в Бога. И за нарушение законодательства религиозного культа меня посадили в тюрьму». «А правда, что вы детей в жертву приносите?» «Слушай, если ты десять лет сидишь в лагере, знаешь все статьи, ты должен знать, что если человек убьёт человека, ему дают расстрел. Если бы я детей приносил в жертву, меня, наверное, расстреляли бы, а потом повесили на всё обозрение и я висел бы, пока не высох бы весь. А у меня пять лет строгого, пять лет ссылки». Он стал думать: «А как же так?»

Тогда у меня там было первое свидетельство. От сотворения Адама до того дня я в миниатюре за полтора часа рассказал им, кто я такой. Один другому говорит: «Я сидел с такими в Ворошиловграде, это – люди» Я говорю им: «Поэтому и Господь послал меня сюда, чтобы я свидетельствовал вам, преступному миру, что для нас, для грешников, есть выход». Администрация стала распространять, что я страшный преступник, а они пошли и стали говорить, что это ложь. И прямо администрации стали говорить: «Что же вы нас обманываете». И тут между заключёнными пошло такое несогласие. Но всё-таки они нашли даже кодекс, преступный мир - это люди очень такого пытливого ума. И они убедились, что это ложь, и они администраторам прямо стали о том говорить. Утром иду на работу и вокруг меня куча людей. «Вот он, о котором говорят, что он страшный преступник». И я им давай свидетельствовать, за что я сижу, и каждый интересуется. А замполит как увидел, что вокруг меня куча людей, у него внутри всё кипит. Замполит дал команду, чтобы к Бойко в секцию никто не приходил. А мы стали собираться на дворе. Замполит увидел: «Разгоняйте, чтобы он не ходил». Но мы находили укромные места, всё равно у нас беседа шла. И они узнали, что я говорю обо всём громогласно, ибо я не боялся, потому что знал, что Господь меня туда послал специально по этому делу. Говорили на собрании, а я никогда не ходил на них, что будет большая амнистия, многие выйдут на свободу, но на Бойко и на тех, кто с ним общается, это не распространяется, не отпустим. «А кто это?» Все стали спрашивать. Самые отъявленные выйдут на свободу, а этот ещё, выходит, выше. И люди ещё больше стали вокруг меня собираться. А у администрации всё кипит внутри. И один из преступников покаялся и начал свидетельствовать своим землякам. Тут начальник объявляет: «В зоне ЧП, ещё один баптист появился. Что делать?» И вот они решили вызвать лектора, они поняли, что они очень мне помогли. Объявляют: «Все заключённые, пройдите в клуб». А я говорю: мы пойдём за ящики, у нас своя беседа будет.

Меня догоняет майор: «Бойко, надо идти». «А что за лекция?» «На атеистические темы». Ну, мы помолились, думаю: пойду. Заходим. Полный клуб, набито битком, мы на заднюю скамейку сели. Заходит лектор, встал за тумбочку, представился, что он лектор, имеет 28 лет стажа, преподаватель института. Лекция, как обычно, что наука достигла кульминационной точки и доказала, что никакого Бога нет. Учёные люди – все неверующие. Космонавты поднялись в космос, облетали, и никакого Бога там нет. Ну и начал говорить, что верующие люди – это самые отсталые, самые тёмные, самые забитые, самые-самые негодные. В заключение говорит: «Я смотрю, что здесь в основном молодёжь, и ваше светлое будущее – коммунизм. Хотя вы сделали преступление, но выйдите с чистой совестью на свободу и там мы вас воспитаем в коммунистическом духе». И когда он сказал «в коммунистическом духе», Господь мне такую мысль послал, я говорю: «Федя, посмотри, что сейчас Господь сделает». А я же знаю, сам был воспитан комсомольцем и знаю мораль коммунистическую. И когда, часа через два, он закончил лекцию, я сразу поднял руку. Представь себе, в зале больше тысячи человек, и сразу сделалась такая тишина, что если бы муха летела, слышно было бы. «Можно вопрос?» «Пожалуйста». «Скажите, Вы атеист?» «Да, атеист». «Значит вы в Бога не верите?» «Нет». А я говорю: «А я верю в Бога, потому что я имею Духа Божия. Но коли в Бога Вы не верите, а в духов вы верите?» Он говорит: «Нет». «Простите, Вы вообще ни в каких духов не верите?» «Нет». Я говорю: «Извините, а как же Вы можете воспитывать молодёжь в коммунистическом духе, когда вы сами в этого духа не верите». Можете представить, если бы вы слыхали, что в зале произошло – как взрыв бомбы. Ничего не слышно было минут пять, и только лязг в ушах от смеха. А потом я встаю, посмотрел на него, на нём лица нет. То побелеет, то покраснеет. Начальник санчасти, замполит смотрят друг на друга и не поймут, что произошло. А этот лектор говорит: «Извините, я верю в духа, которым дышим». Я говорю: «Простите, мы не духом дышим, мы вдыхаем кислород, а выдыхаем углекислый газ». Тут смех как грянул. Тут замполит встаёт: «Всё, лекция кончилась, хватит, выходите, выходите». Ну и давай выгонять всех. Когда я поравнялся с ним, у него глазки бегают, он говорит замполиту: «Я хочу с ним побеседовать». А замполит говорит: «Никакой беседы, хватит, лекция кончилась». И нас повыгоняли. Утром иду на работу, и догоняет меня это майор. Говорит: «Ну ты его и посадил, из партии его погонят за такую лекцию». Я говорю: «Это не я, это – Господь. Я даже не знал, что за лекция. А Господь через такого немощного показал ему». Знаете, больше лекторов не вызывали, но больше стали делать обыски. Вызывают. Помолился, пришёл. «Это ваша писанина?» «Да, моя». «Вот это, Бойко, всё идёт в КГБ». «Пожалуйста, отправляйте, у меня много забрали, пусть и это читают». А его замкнуло, он думал, что я буду проситься. И такая пауза, он не знает, что говорить. «Бойко, если ты веришь в Бога, у тебя куча детей, один другого не поднесёт. Где же твой Бог, если ты говоришь, что Он всемогущий и всесильный, так почему же Он тебя отсюда не выпустит?» А я думаю, что на это сказать. Казалось бы тупик, да? «Я читал Марцинковского «Из мест страдания», как он в царское время по тюрьмам проповедовал Евангелие. А в наше время где бы вы меня, за какие деньги пустили в лагерь проповедовать Евангелие? Да ни за какие!

Посмотрите, как Бог мудро делает. Вы меня сделали преступником, посадили в лагерь. А в лагере люди со всего Советского Союза, и я бы никогда в жизни их не увидел. А теперь я здесь проповедую, вы меня не выгоните, не имеете права». Я говорю: «Я с Вами никогда не увиделся бы. Вы, будучи коммунистом, ни за какие бы деньги не захотели бы читать религиозную литературу; а Вы у меня отобрали, и Вы обязаны были её прочитать. А теперь Вы меня ещё и вызвали, чтобы я Вам засвидетельствовал, что если не покаетесь, предстанете на Суд Божий, чтобы на Суде не сказали, что Вы никогда ничего не слышали». Он: «Ты что, начинаешь меня агитировать?» «Я Вас не агитирую, а говорю истину». «Уходи, уходи со своей истиной». В ссылке тоже много приключений было, тоже распространили, что я страшный преступник, что я детей в жертву приношу. Мне жена рассказывала уже дома в Одессе, за это время продала дом в Вознесенске, потому что её сильно притесняли. Детям звёздочки цепляли. Младшей моей 15 раз цепляли, но она сразу тут же отрывает. Завуч говорит: «Сколько, Лиля, ты будешь отрывать звёздочку?» «А сколько будете цеплять, столько и буду выкидывать». Два года я побыл дома, и мне снова дают десять лет. Во второй раз на суде никого верующих не было. Перед тем, как зачитать приговор, я поднял руку и спросил: «Граждане судьи, у меня суд закрытый или открытый?» «Открытый». «Так тогда где же моя жена? Где дети, свидетели?» «Это не Ваше дело». «В таком случае, я отказываюсь от суда». «Это Ваше право, садитесь». Прочитала обвинительное заключение, но я снова поднял руку, повторил вопрос. «На твой суд никто не пришёл – это никому не надо». Вдруг заходит дочка и говорит: «Папа, на дворе милиция, никого не пускают: мама пришла, много братьев пришло, улицы все перекрыли». А прокурор только что в глаза прямо говорит неправду. Дочитала список свидетелей, объявляют перерыв и ушли. Заходит моя жена. Начальник кричит: «Бойко, не оглядывайся!» Зачитали приговор. Свидетели, отвечая на вопросы, запутались. Судьи сами увидели, что их подговорили, как отвечать. В первый день пять перерывов делали, и суд не состоялся. На второй день поехали по всем свидетелям, сообщили, что суд будет 19-го. Они стали спрашивать: «Как же так, нам написали в повестках 20-го, а его судите 19-го числа». Они стали оправдываться. Я не отвечал ни на какие вопросы.

И когда зачитали мне снова 10 лет, пять лет ссылки, пять лет строгого. И тут посыпались на меня цветы и в зале запели гимн «Жизнь для Иисуса». И вы знаете, как запели, а акустика там сильнейшая. В таких случаях, знаете, как поют братья – во весь голос. А судей на сцене как и не было, убежали из суда. И хромой прокурор, как он выскочил на сцену, тоже не знаю. Конвой взял меня с обеих сторон, цветы и на них летят. И меня побоялись через зал вести, но по пожарной лестнице со второго этажа спустили вниз, на «воронок» и в тюрьму. И вы знаете, недели через две тюрьма гремела, что судили какого-то боговерующего и пели какую-то песню революционную, что судьи убежали со сцены. Меня отправляют на этап. Дети стучат в вагон: «Дядя Коля, дядя Коля». Меня заключённый просит: «Спойте ту песню, которую пели в зале суда». И они начали петь. «Пусть ещё поют», – просят. Пели до тех пор, пока не пришла милиция. Гонят с перрона, а они – на вокзал. Гонят с вокзала – они на перрон. Пели, пока поезд не тронулся. Заключённые торжествуют. Тронулся вагон, заходит начальник конвоя: «Вы кто такой? Откуда у вас такая молодёжь? Где они обучались этим песням?» «Это наша христианская молодёжь». «Ну и настырные, милиции не боятся. Что это за люди, которые милиции не боятся?» А заключённые торжествуют, когда молодёжь не боится милиции. Дети принесли 5 кульков сладостей и дали начальнику конвоя, а он ничего мне не дал. А вы знаете, заключённые уважают тех людей, которые стойкие. И, когда конвой хороший, беседовать можно. Задают вопросы, и даже конвой, иногда бывает, интересуется. Итак, когда разрешает конвой беседовать, время за разговорами идёт быстро. А вообще не разрешается беседовать. Один из братвы говорит: «Дядю Колю везут на Дальний Восток, смотрите, чтобы его не обижали». Я вам скажу, что меня передавали от Харькова до Владивостока, как эстафету. Только сяду в вагон, уже спрашивают: «Дядя Коля есть из Одессы?» Привезли на зону, начальник вызывает: «Ты что, веришь в Бога?». «Да». «У нас, Бойко, в Бога верить не будешь». «Почему?» «Не будешь, сломаем». «Так я убеждённый христианин, меня в молодости не сломали, а сейчас тем более». «Ой, Бойко, не таких ломаем. Блатных ломаем, воров ломаем, убеждённых ломаем, политиков ломаем». «Начальник, напрасно трудитесь, я не ломаюсь». «Посмотрим, пойдёшь в Шизо, ПКТ – помещение камерного типа до шести месяцев. И потом там столбик поставим», – на кладбище показывал. Я ему говорю: «Начальник, а что для меня смерть, когда я верю в бессмертие?» «Посмотрим, не таких ломали, и тебя сломаем». «Бесполезно, начальник. А во-вторых, я должен сказать, что всякое ваше насилие является вернейшим признаком вашего умственного идеологического бессилия». У него аж желваки заходили. «Уходи». Я пришёл в барак и понял, братья, сёстры, что это не его только инициатива, потому что я уже ни один раз сидел. Они решили так: если только сломаем, – я это понял, – значит этим путём будем ломать и братьев.

Пришёл в барак, стал молиться: «Господи, Ты знаешь, что я два дня в неделю пребываю в посте – среда и пятница. Дай мне силы хотя бы ещё полсуток быть в посте». Лучше умереть, но не сломаться. И я назначил ещё воскресный день после обеда. И тут меня вызывает замполит и говорит: «Каждый день у нас политика. Чтобы Вы являлись, тетрадка, ручка, и чтобы всё писали, конспектировали. И отвечать строго по конспекту. Мы знаем, что Вы можете сорвать нам политзанятия. «А я не хожу на политзанятия». «Значит, сидеть будешь». И меня посадили в изолятор. Там надо было переодеваться в одежду Шизо. Вшей – целая куча. А я же дал обещание Богу пребывать в посте. А в изоляторе кормят через день. И вот представьте, в среду кормят, а я не ем; в пятницу кормят, а я не ем. В воскресенье утром не ем, а уже после обеда ем. Они как увидели: «О, так он сам подохнет». И скажу, что за шесть месяцев я отсидел одиннадцать изоляторов. И причём, там спишь на ходу, холодина. И так по 15 суток дрожишь от холода. У них цель была, чтобы я заболел воспалением лёгких, а потом туберкулёзом. А там если тубом заболел, то уже всё. И они гарантируют, что я всё равно там останусь. Но я поскольку уже часто сидел, то Господь меня умудрил, что когда ложишься на пол, а пол сильно холодный, то я ложился на живот. А живот – это котёл, его не простудишь. И с часик полежу, нагрею, потом на тёплое переворачиваюсь. И таким путём я избежал туберкулёза. Один раз они увидели, что я лежу на полу, всё пооткрывали и меня как просифонило, и я только хотел заснуть, и понял – воспаление лёгких. Отсидел я до конца и прямо из изолятора пошёл в санчасть. Врач отправил на рентген – воспаление лёгких. Пришёл я в барак, там на три дня освобождали, а больше – не освобождали. Если не вылечишься, значит добавляют ещё. Только пришёл в барак, вызывают в штаб. Помолился, иду в штаб. «Так, Бойко, на политике не был?» «Не был». «15 суток изолятора». «Вы не имеете права сажать в изолятор больного». Он на своём. Я говорю: «Вот вы же сами нарушаете закон». Майор говорит: «Бойко, ты уже нам надоел, и нам надо, чтобы ты скорей подох». Пришёл в изолятор, переоделся, меня опять в холодную камеру. Там сидело два парня. Всё-таки на лице видно, что я бледный, и они стали ругать его: «Что вы сажаете человека больного». Я предупредил, что я человек верующий, преклонил колена и стал молиться. А то один раз не предупредил, встал на колени, а они подумали, что мне плохо – я молюсь, а они меня поднимают. Один, видно, догадался и сказал, что не троньте, он молится.

Но когда я помолился, тут сразу будут разговоры обязательно. Вечером помолился, ночью, утром. Утром слышу, меня Господь исцеляет, никакой болезни нет. Через 15 суток выхожу и они меня сразу на рентген, а рентген показал, что у меня ничего нет. Но зато, когда я пришёл в барак, я написал жене письмо, всю нашу беседу с майором. Вызывают: «Бойко, что с вами сделали? Нас закидали протестами по 300 подписей. Пишут, что Вас терроризируют». «Начальник, не то слово «терроризируют». Ну и давай ему рассказывать о жизни в изоляторе и то, как со мной поступали. «Бойко, но ведь Вы же верующий человек?» «Да». «А вам мастырки грех делать?» Мастырки – членовредительство, сам себе сделал болезнь. «Мы были в санчасти, записано, что у Вас воспаление лёгких. Но ведь Вам же, Бойко, ни лекарства не давали, ни таблеток не давали, ни уколов не делали, а Вы вышли здоровый. Как это может быть?» А я поднял так руку и говорю: «Майор, у меня есть Врач, всем врачам врач – Христос. Он мёртвых воскрешал, а что Ему моё воспаление лёгких». «И Вы так убеждённый в Библии?» «Да, я убеждённый христианин». «А Вы думаете, что мы не читаем Библию?» «Не знаю». «Мы тоже читаем, но там полно противоречий. Как Вы, будучи грамотным человеком, читаете Библию и верите всему, что написано?» «В Библии противоречий нет». «У вас что, другая Библия?». «Библия - она одна». «Тогда почему у нас есть противоречия, а у Вас нет». «Знаете, почему, майор? Потому что Вы Библию читаете без веры, а я с верой. А вера - это контактный ключ с Богом и Его словом, вот почему». И давай им свидетельствовать из Библии. «Бойко, хватит! Это всё басни». «Начальник, если Вы говорите, что это всё басни, я читал басни Крылова, в магазинах полки завалены всякими баснями, но я ещё никогда не встречал человека, чтобы за басни судили. А что это за басни, что вы судите?» Начальник говорит: «Лазуркин, когда Бойко садишь, не вызывай всех отрядных, потому что он их перевоспитает, у него, знаешь, сколько знаний за спиной, он всех может перевоспитать».

Они удивлялись, что я выхожу из изолятора и духом не падаю. Но скажу вам, братья, сёстры, особенно по пятницам, по воскресным дням я в изоляторе сижу, дрожу от холода и от радости плакал. И не один раз. Что Бог настолько утешал моё сердце через молитвы ваши, что я был готов с радостью идти на смерть. И, конечно, Господь давал силы мне на это. Я же не кушаю, и они говорили, что я скоро сам подохну. Начальник говорит: «Ты уже девять изоляторов отсидел и не сдыхаешь. Бойко, – как ты живёшь?» А я ему говорю: «Так и живём, начальник. Живём, хлеб жуём, кипяточком запиваем, и всё равно Бога прославляем». «Ишь ты, какой фанатик». Потом вызывает в кабинет, начинает уговаривать, а потом и говорит: «Бойко, если ты с нами не пойдёшь, я о тебе такое распространю в лагере, что ты будешь бежать и искать спасение среди нас». «Начальник, даже если Вы и распространите что-нибудь обо мне, я не удивлюсь. Но должен вам сказать, что в лагере психиаторы не хуже, чем Вы, они там в людях разбираются очень хорошо. А поскольку меня часто по селектору вызывали в изолятор, то я Вам скажу, что преступный мир таких людей уважает. А во-вторых, даже если Вы и настроите весть преступный мир против меня, то они меня там убьют, а к Вам я спасения всё равно не побегу искать». «А почему?» «А потому что я уже спасён. Если меня завтра убьют, я уже буду на небе, я не буду здесь». «Ну, посмотрим, Бойко». И что вы думаете? Пришло время, когда меня вопреки закона не выпускали из изолятора. По закону положено одну ночь переспать в камере. Как Апостолу Павлу дали 40 ударов без одного, то есть 39. Так и там, если я провёл 15 суток, то должен переспать, а потом опять дают. А у меня было так, что если я в 2 часа вышел, то в 5 уже снова сажают. Специально давили на нервную систему. Но я на это не обращал внимание. Однажды на меня начальник пишет постановление, и тут заходит замполит и говорит: «Бойко, что снова туда?» А я с такой улыбкой: «Да, снова, начальник». Он говорит начальнику: «Не пойму, что это за человек! Других сажаешь, они кричат: «Да как же это несправедливо!» - а он идёт в изолятор, улыбаясь». «Начальник, для меня страдать за Христа – великая и незаслуженная честь, и я готов не только страдать, но готов и умереть». «Слушай, у него с головой ненормально, его надо отправить в психбольницу». Меня отравили в психбольницу. Исследовали. Из соседней камеры кричат: «Приехал прокурор и говорят, что за вами «Дело», что Вы организовали бунт». А я вам скажу, что если жертвы будут при бунте в лагере – то будет расстрел – закон такой. А если просто бунт – 15 лет гарантия.

Заключённый сознался: «Мне сказали, скажи, что Бойко был за баней, и мы тебя выпускаем на свободу». Только с этим переговорил, вдруг из другой камеры тоже стучит: «Дядя Коля, меня вызвали, изолятор забили людьми, чтобы два лжесвидетеля найти - и Вам срок. А в зоне сказали: если кто на дядю Колю наклевещет, всем бошки поснимаем». Преступный мир уважает, когда человек стойкий. Поскольку никто не поддался на то, чтобы меня оклеветать, вызывают меня и говорят: «Бойко, где твои вещи?» «В бараке». И он посылает в барак и говорит: «Бойко, идёшь на этап». «Я думал, что опять – 15 суток». А он говорит: «Ну, Бойко, у нас ещё такого не было, а всё-таки ты сдал». А я говорю: «Сдал, но не сдался». Был я на пересылке, и за три недели покаялось два человека. Был Дмитрий Васильевич, он свидетель, как один из самых ответственных блатных по Дальнему Востоку был со мной в камере. А тут приехали с этапа учителя, врачи. И я вам скажу, что когда я захожу в камеру, я всегда молился. А когда помолюсь, а там же пересылка, то одни приходят, другие уходят, и целыми днями и ночами беседа. И когда закинули этого самого ответственного, я вижу, что ему дают место, и понял, что это не из простых людей. Плотный такой парень, упитанный, и с ним тоже ещё один дружок. И этот блатной спрашивает: «Что это за мужик, что целыми днями и ночами говорит и говорит, какие ему вопросы ни задают, он на все отвечает?» А они ему рассказывают: «Это человек, которого всю жизнь ломают и никак не могут коммунисты сломать». Ну, он стал задавать вопросы, а потом подходит ко мне и говорит: «Дядя Коля, а ты что за мужик?» Я говорю: «Как, что за мужик? Человек обыкновенный, христианин». «Ну, откуда это всё берётся у тебя? Я слышал, какие вопросы Вам задают, и ты говоришь, как читаешь». Я говорю: «Джем, это не мои ответы, это я из Библии говорю». А он говорит: «Так у Вас же Библии нет». Тогда же Библия не разрешалась. Я говорю: «У меня Библия здесь уже», - и показал ему на своё сердце. И он тоже некоторые вопросы задавал, а потом дня через два подходит ко мне и говорит: «Дядя Коля, ты мне в душу залез». А я говорю: «Как я мог тебе, Джем, в душу лезть?». Он говорит: «Я Вас полюбил, как родного отца, хотя я отца и не помню, но таких людей я уважаю. Братва, вот если бы все люди были такие, как дядя Коля, то жизнь была бы другая на земле. Такими надо дорожить».

И вдруг вызывают меня на этап. Джем у дежурного спрашивает: «Куда дядя Коля идёт на этап?» «Ты разве не знаешь, что это тайна?» «Я тебя ещё раз спрашиваю». «Заозёрный». Джем что-то написал, не знаю. И когда пришёл я на Заозёрный, а это возле Хабаровска, то вечером покушал скудно так. Подходит ко мне один молодой парень: «Вы дядя Коля из Одессы?» «Да». «Ты в Бога веришь?» «Да». Машет: «Давай сюда». Каша, полностью маслом залитая. «Дядя Коля, кушайте, Джем приказал Вас откормить». Я начал кушать, а она же жирная, а я из изолятора, желудок очень маленький. А я то, что покушал, мне вполне достаточно, потому что она больше, чем изоляторская. Я говорю: «Ребята, вы меня не заставляйте, и через месяц я две таких тарелки смогу скушать». «Дядя Коля, кушайте, Джем сказал Вас откормить, а то они нам всем бошки снимут». Я говорю: «Ребята, если Джема увижу, я скажу, что вы не виноваты. Вы поймите, что я не могу больше кушать». Приходит второй этап и передает Дмитрий Васильевич записку: «Брат Коля, я очень рад, что я попал в ту камеру, где ты сидел. Я сколько пересидел, я ещё никогда так не отдыхал, как в этой камере, благодаря тому, что тебя там хорошо знали». Потом я встретился с Джемом. Когда меня привели к начальнику, а начальник был еврей, полковник, вся грудь в орденах. Мне сказали, что он еврей. Я ему давай цитировать места из Библии, за что я сижу.

Пришли отрядники, и он сказал: «Поселите его в восьмую бригаду, а жить будет в пятой. Переубеждать я вас не буду. Я понял, что у Вас знаний больше, чем у нас всех вместе взятых, Вы и Библию на память знаете, и тома Ленина знаете. Я только Вас спрошу: кто Вас втянул в эту грязь?» Я ему стал рассказывать, как я уверовал, и так далее, и так далее. Он говорит: «Бойко, я не пытаюсь Вас переубедить, но прошу Вас, чтобы Вы не навязывали свою идеологию». «Я никому не навязываю, Вы меня спросили, я Вам и ответил, почему и как я уверовал, кто такой Христос». И так далее и так далее. То есть рассказал цель и смысл нашей человеческой жизни на земле. Вызывает меня один майор, да как стукнет кулаком по столу: «Бойко, ты почему на политику не ходишь?» «Вы же знаете, я вам заранее сказал, что я ходить на политику не буду». «Ты знаешь, что советская власть сильна, крепка, и мы тебя всё равно сломаем. А не сломаем, так сгноим». «Начальник, чем скорее вы меня сгноите, тем для меня лучше, потому что смерть для меня не конец в моей жизни, а конец моим земным страданиям. А во-вторых, должен вас сказать. Вы педагог, историк?» «Да». «А Вы знаете, кто такой Чингиз-хан был в своё время?» «Знаю». «А где он?» Он молчит. «Вы знаете, кто такие были римляне?» «Тоже знаю». «А где они сегодня, где их мощь?» Он молчит. Я говорю: «Начальник, придёт время, так посмотришь на вас, а вас и не увидишь». «Ах ты, антисоветчик!». «Вы извините, Вы человек грамотный, Вы знаете, что мы живём во временном мире, и в мире нет ничего постоянного. И вот придёт время, когда посмотришь на вас и не увидишь. Да, вы сегодня крепки, сильны (это было в 1983-м году), но в недалёком будущем вот так посмотришь на вас, а вас и не увидишь». Он: «Вон из кабинета!» Меня освободили в 88-ом, а в 89-ом я встретился с этим майором на Дальнем Востоке. Я сидел на лавочке и увидел этого майора. Как-то окликнуть его неудобно и стал молиться. А он идёт мимо, а потом поворачивается и говорит: «О, Бойко?» «Да». Он присел. Я говорю: «Виктор Павлович, а всё-таки истина восторжествовала?» «Да, Бойко, о Вас я сейчас очень часто вспоминаю. И теперь я понял, что всё-таки что-то есть». «Не что-то, Виктор Павлович, а есть Бог». И давай ему свидетельствовать. «Бойко, я прошу у Вас прощения, простите меня». «А я на Вас никакой обиды не имел». «Вы понимаете, нам говорили, а теперь я все наши беседы в Вами все вспоминаю». Я говорю: «Виктор Павлович, Вам надо покаяться. А если не покаетесь, вот этот лагерь, который за вами (там недалеко лагерь был), вот этот лагерь по сравнению с адом - это рай». И говорю: «Я бы не хотел, чтобы Вы туда попадали». Он стал задавать вопросы, а я начал объяснять ему. «Я слыхал, что Вас освободили. Но меня мучает совесть, что я с Вами так поступал». «Вы можете быть свободны от этого, я ничего на Вас не имею. Там у меня братья остались с 83-го года, передавайте им привет». И что вы думаете? Передал. И мне писали письма оттуда: «Дядя Коля, Виктор Павлович очень изменился».

В 83-м году снова попадаю на старт. «Ну, Бойко, снова к нам? Теперь-то мы тебя доконаем». Выхожу как-то из ПКТ, встречает меня уполномоченный, можно сказать, кагэбист. А я уже инвалид второй группы, у меня уже инсульт, инфаркт и гепертония. Он говорит: «Бойко, Вы имеете шанс быть на свободе, но одно «но». Инвалиды 1-ой и 2-ой групп идут на свободу». «Что за одно «но?» «Откажитесь, и мы Вас выпускаем». Я говорю: «Начальник, я никогда не променяю вечную жизнь на эту временную свободу». «В таком случае, Бойко, я Вам скажу: статья до трёх лет. И если мы за пять лет Вас не сумели сломать, то за три года мы применим всю свою способность, все свои силы, мы всё равно вас сломаем». «Начальник, бесполезно». «Сломаем, Бойко». Пришёл на зону, говорят: «28 человек идут на свободу, и Вы в том числе в списке». Надевают на меня макет – рубашка и галстук, и фотографируют на документы. Начальник спрашивает: «Бойко, Вы сфотографировались?» «Да». «Ну, значит, на свободу идёте. Но одно «но» – откажитесь, и мы Вас отпускаем». Кажется же, хорошо, да, братья, сёстры? «У тебя же жена, дети». «Нет». «Почему ты такой упёртый?» «Я не упёртый, я убеждённый христианин». «Бойко, ты в душе себе верь, откажись, а там опять будешь на свободе собрания себе вести». «Начальник, вы коммунист?» «Да». «Если коммунистам можно лгать и лицемерить, то для меня это грех, и я на это не пойду». Четыре часа была беседа. И он тогда говорит: «Бойко, если всё это правда, что ты мне за это время всё рассказал, то ты самый счастливый человек на земле». А я ему от Адама весь план спасения рассказал в миниатюре. Он всё выслушал внимательно. А ему сказали так: «Там есть Бойко, сломаешь его, звёздочки получишь». «Бойко, а ты помнишь, как в 81-ом мы в первый раз беседовали? Всё-таки я от Вас что-то перенял. Бросил курить, бросил ругаться». «Начальник, это очень хорошо, но это ещё спасение не даёт. Вам надо покаяться». А он мне говорит: «Из Москвы было дано указание, чтобы Вас сломать. Если не сломаем, сгноим». «Для меня это конец земных страданий, переход в вечное блаженство». Он подаёт мне руку: «Ну тогда, Бойко, держись». Посадили меня в СИЗО. Захожу в камеру и говорю: «Вы не смущайтесь, я человек верующий, я помолюсь». Они говорят: «О, а мы только говорили, чтобы хоть бы к нам какого-нибудь попа бросили сюда или проповедника, а то эта болтовня воровская уже надоела». «Ну, вот просили – Господь и послал». И что вы думаете? За два месяц два человека там покаялись. Написал я стихотворение, хотя меня и обыскивали, но я знал, как прятать, бывалый уже.

А у меня так выпадало, что перед судом всегда пост. Судья смотрит на меня и говорит: «Вроде порядочный человек, а как Вы дожились до бомжа? Извините. А почему на политику не ходите?» «Я верующий человек». Она как начала мне задавать вопросы. И так целый день. И за два дня она переносит суд на следующий день. Пост уже три дня длился. Так она только говорила: «Бойко, громче». Правда, я был очень худой. Шкура и кости. Изоляторы, изоляторы, изоляторы. На второй день она говорит: «Так, Бойко, хватит. Никакой загробной жизни нет, ты фанатик, умрёшь, сгниёшь, и в этом всё. А я, атеистка, умру, сгнию, и на этом тоже всё. Никакого Бога нет». Я стал молиться: «Господи, помоги». И задаю вопрос: «Граждане судьи, если там ничего нет, никакой загробной жизни нет, Бога нет, а вы пишете в газетах, книгах, передаёте по радио: «Что человек посеет, то и пожнёт», - это правда?» Судья говорит: «Правда». А прокурор говорит: «Вот ты, Бойко, сеял свою пропаганду среди заключённых, а теперь пожнёшь срок». «А вы тоже верите в то, что говорится: «Что человек посеет, то и пожнёт?» Он говорит: «Да». Я говорю: «Тогда, граждане судьи, ответьте мне на такой вопрос. Я знаю людей, которые занимали большие государственные посты, совершали ужасные преступления и никогда за них не отвечали. А когда они умерли, их похоронили с почестями. И только после смерти узнали, какими страшными преступлениями они занимались. Когда они пожнут? Они никогда ни оштрафованы не были, ни в тюрьмах не сидели. А теперь их уже нет, они умерли. Когда они теперь пожнут?». Вы поняли вопрос, братья, сёстры? Судья молчит и прокурор молчит. И такая тишина в зале суда, все ждут ответа, а они молчат. Тогда я говорю: «Граждане судьи, вам мой вопрос понятен?» Она говорит: «Понятен». «Значит, вы признаёте, что за всякое деяние человек должен получить воздаяние, правда?» Она говорит: «Правда». Тогда скажите: «Когда эти люди, которые совершили такие ужасные преступления, и никогда за них не отвечали, но они уже умерли, когда же они пожнут то, что они сеяли?» И снова такая пауза и молчок. Я говорю: «Граждане судьи, если вы не отвечаете на этот вопрос, то на этот вопрос отвечает Бог. И в Библии написано: Евр.9:27 – «И как человекам положено однажды умереть, а потом суд». И что люди на земле посеют, то там только, а не здесь пожнут». А судья говорит: «Хватит, хватит, Бойко, давайте последнее слово». Я начал говорить защитную речь. И я написал на бумаге стихотворение, и судья видела. Я говорю: «А последнее слово у меня кончается стихотворением». «Пожалуйста, говорите». А там такие слова. «Есть много на свете прекрасных учений, как с горем бороться, как зло победить. Но много и много прошло поколений, а люди не могут, не злобствуя, жить. Христово ученье все люди узнали, и с этим ученьем вразрез все идут – бессильного давят, пред сильным смолкают, а слёзы людские текут да текут. Неужели так трудно с неправдой расстаться, неужели так трудно другим не вредить, неужели так трудно от зла отказаться и всех чтоб по-братски любить? Сегодня нас снова в тюрьмы бросают за то, что мы жертвенно служим Христу, с друзьями и семьями нас разлучают, но твёрдо стоим мы всегда на посту. Церковь Христова непобедима, с нами Спаситель, Он верный наш щит. От стрел клеветы, коварства, насилья рукою Своею Он нас защитит. И эту защиту увидите вскоре, когда Христос Церковь к Себе заберёт, а землю постигнет ужасное горе. Блажен, кто путь истины ныне найдёт. Вот снова и снова за истину Божью и в старости лет я ринулся в бой. За Церковь Христову, за братство родное я с радостью жертвую снова собой». А судья говорит: «Бойко, Бойко, дайте я перепишу». Я даю секретарше, и она говорит: «Перепиши это стихотворение». Когда один майор мне говорил, что в Библии много противоречий, то я написал тоже стихотворение. Последние строчки:

Во все дома мы входим дверью, Стенку лбом не прошибёшь.

Так и Библию без веры Век читай и не поймёшь.

И ей это понравилось. «И это запиши». А прокурор встаёт и говорит: «Граждане судьи, прошу учесть личность подсудимого Бойко и дать ему на всю катушку». А она к нему наклоняется и говорит: «Он едва не лежит, куда ему ещё давать, одна шкура и кости». И пошли на совещание. Приходят, а там на передней скамейке сидит моя жена и дочка. Зачитывают: «Два года строгого и пять лет ссылки». А дочь бросает гвоздику и говорит: «Папочка, за мужество и стойкость». Судьи посмотрели так и ушли. Конвой меня уважал, говорили: «Вас завтра выпустят, посмотрите». Я зашёл в комнату для заключённых, покушал. Был жаркий день. Судья увидел меня в коридоре с цветами. «Подождите, Бойко, мы Вас уважаем, но как мы поведём Вас через центр, как Вас вести с цветами и с автоматами?» «Начальник, так это же мне подарок от дочери». «Мы Вас уважаем, но представьте, что нам будет, если мы Вас так поведём с цветами через Комсомольск-на-Амуре?» «Я знаю, что вам влетит, ну а куда я дену?» «Отдайте кому-нибудь. Положите на скамейку».

Скажу вам, что поначалу меня вели под автоматами, один спереди, другой сзади, а когда шли уже по парку, они автоматы повесили через плечо, и как друзья со мной идут, вопросов тоже много задают. Они же два дня слушали весь суд, и у них интерес возник. Дочка говорит: «Папочка, если бы мы знали, что тебя так будут вести, мы бы с тобой вышли». На тюрьме я сильно похудел. Начальник сказал, что мне конвоя не надо, хоть бы не умер дорогой, сильно был худой. Когда у меня случился инсульт, ребята меня притащили к начальнику санчасти, он меня обследовал и сказал: «Давайте срочно шприцы». Я говорю: «Капитан, извините, я от уколов категорически отказываюсь». «Почему?» «Потому что у меня есть Врач, всем врачам Врач». Он так посмотрел мне в глаза. Когда у меня ночью был приступ гипертонии, заключённые затарабанили, разбудили начальника и кричат: «Мы не хотим, чтобы дядя Коля умирал на наших глазах, забирайте его отсюда». «Куда я его уберу? Ночь». «Если ты его не уберёшь с наших глаз, затарабаним, весь посёлок услышит». Он побоялся. Он вызвал врача ночью и меня обследовали. Я написал в Новосибирскую и Омскую общину, что я нахожусь на больничке, парализован, чтобы молились. И скажу вам, две недели я побыл, Господь исцеляет. Привозят меня в Биробиджан, в краевую больницу заключённых. Анализы не могут взять, кровь не идёт. Собралась полная палата сестёр, говорят: «Что это за человек? Крови нет!» Стали пальцы тереть, из трёх кое-как набрали кровь. «В первый раз встречаем такого. Как вы живёте, где Ваша кровь?» Я говорю: «В изоляторах осталась». На третий день врач говорит: «Бойко, у Вас инсульта нет, а гипертония будет пожизненно». Привезли меня в ссылку на полуостров Аян на Охотском море. Я, когда в изоляторе ложился на живот, руки подкладывал под лёгкие и застудил их. Не мог расчесаться, пока не расхожусь. Дрова рубить тоже не мог. Жене дали на пять дней свидание. Она говорит: «Я не уеду. Что же вы из мужа моего сделали». Я даже банку пустую трёхлитровую поднять не мог. За год в ссылке я получал много бандеролей. Потому что я переписывался со всем миром: Япония, Новая Зеландия, Австралия, Америка, Канада, Германия, Финляндия, Швейцария, Швеция, Норвегия. Посылали много литературы, и я снабдил весь посёлок, все читали Библию. Сперва ко мне относились очень строго. Хотели мне дать ещё там срок, потому что было дано указание работников КГБ меня устроить на работу. Когда я отказался работать, то начальник милиции говорит: «У Вас третья группа – рабочая». «Так мне же уже 63 года». «А у нас тут все работают». Хотя там половина не работала. Но я понял, что им дано указание, чтобы я устроился на работу, сделать какой-то подвох. А потом вызывает начальник: «Так, Бойко, мы Вам нашли хорошую работу. В тепле, на базе сторожем». И когда я обратился к Господу в молитве, я понял, что это подвох. Или обворуют, или подожгут, а там новый срок. Я пошёл к прокурору, стал об этом говорить, что я уже в пожилом возрасте. «Так, Бойко, идите отдыхайте, никто Вас не тронет». Восстановили мне вторую группу. Вызывает начальник милиции: «Бойко, всех ваших братьев, сестёр выпустят на свободу, а Вас не выпустят. Есть указание из Москвы». Я говорю: «Слава Богу, что они будут на свободе. А я, сколько Господь определит, столько и буду там». Через три дня вызывает: «Бойко, комендант ходатайствует за тебя (он прочитал Евангелие со своей женой).

Начальник спрашивает коменданта: «Сколько ему дадим?». «Да если бы все были такие, как Бойко, милиции вообще не надо было бы». «Хватит вам месяц отпуска?» «Конечно, хватит». Мне надо было встретиться с одним братом, он впереди меня ехал на поезде. А у меня маршрут, нельзя нигде останавливаться, только домой в Одессу. Мы помолились. Встреча прошла хорошо. Жена говорит: «Езжай, забирай документы, тебя освободили». Вызывает меня председатель реабилитационной комиссии города Одессы и говорит: «Бойко, Вам пришла реабилитация». «Зачем она мне? Сделали инвалидом второй группы пожизненно». «А Вы пенсию получаете?» «Ни копейки». «Вам будут платить. Несите реабилитационный документы». Затем приходят ещё две реабилитации. «Сколько же вы сидели?» «Много отсидел». «Так Вы ещё при Сталине сидели?» «Да». «Так вы ещё ходите?» «Я ещё бегаю». «Вы какой-то чудный человек». «Не я чудный, а у нас Бог Чудный». Ну, давай ему свидетельствовать о Боге, за что я сидел. Как я получил убеждение, кто такой Христос, всё рассказал. «Смотрите, какой у нас чудный Бог! Сталин кричал: «Сгноим». Хрущев кричал: «Сгноим». Обещал последнего баптиста показать. При Брежневе сидел, тоже кричал: «Сгноим». При Андропове сидел. Андропов дал специальное указание сломать, и тоже кричал: «Сгноим». Черненко тоже кричал: «Сгноим». Смотрите, они все гниют, а я всё ещё живу». То была борьба одна – борьба с атеизмом. Мы знали, что это наши противники. А вот сейчас будет борьба с религией. Это наиболее опасная и более коварная будет борьба. Почему? Потому что будут люди с Библией в руках, и будут знать очень хорошо Писание. И самые сильные противники наши будут, в основном, те, которые были на верном пути, а потом ушли. И православные, конечно, это …. И я вам скажу, что даже в аду скрежетать зубами не атеисты будут, братья, сёстры, ибо они не знали истины. А вот те, которые знали истину, те будут скрежетать зубами. Потому что они знали, что они были на верном пути, и сами себя приговорили к вечным мукам. Поэтому нам надо быть очень осторожными и очень внимательными. И как никогда сегодня просить Господа, чтобы Господь посылал нам жажду читать Слово Божие. Самое сильное орудие в руках наших – это Слово Божие. Еф.6:11 – «Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских». Если мы тогда противостояли атеистам, то сейчас тем более нам надо вооружаться этим Словом и ходить в постоянном присутствии Господа, чтобы силой Его мы могли отражать все раскалённые стрелы лукавого. Подарил я одному заключённому Евангелие от Иоанна. Он говорит: «Дядя Коля, мне у вас всё нравится. У вас братья, а у нас братва, у вас добровольные пожертвования, а у нас общак, у вас совет, а у нас совет воров. Всё мне у вас нравится. Одно не нравится, что у вас сдачи нельзя давать». (65013 Украина, г. Одесса (Перессыпь), 1-ый Первомайский переулок, 14). Николаю Ерофеевичу Бойко.

Мф.10:22 – «и будете ненавидимы всеми за имя Моё; претерпевший же до конца спасётся».

БОГ

О Ты, пространством бесконечный,

Живый в движеньи вещества,

Теченьем времени превечный,

Без лиц, в трёх Лицах Божества!

Дух всюду сущий и единый, Кому нет места и причины,

Кого никто постичь не мог, Кто все собою наполняет,

Объемлет, зиждет, сохраняет, Кого мы называем: Бог.

Измерить океан глубокий, Сочесть пески, лучи планет

Хотя и мог бы ум высокий, – Тебе числа и меры нет!

Не могут духи просвещенны, От света Твоего рожденны,

Исследовать судеб твоих:

Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает,

В Твоём величьи исчезает, Как в вечности прошедший миг.

Хаоса бытность довременну Из бездн Ты вечности воззвал,

А вечность, прежде век рожденну, В Себе Самом Ты основал:

Себя Собою составляя, Собою из Себя сияя,

Ты свет, откуда свет истек. Создавый всё единым словом,

В твореньи простираясь новом,

Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек!

Ты цепь существ в Себе вмещаешь, Её содержишь и живишь;

Конец с началом сопрягаешь И смертию живот даришь.

Как искры сыплются, стремятся, Так солнцы от Тебя родятся;

Как в мразный, ясный день зимой Пылинки инея сверкают,

Вратятся, зыблются, сияют, Так звёзды в безднах под Тобой.

Светил возжённых миллионы В неизмеримости текут,

Твои они творят законы, Лучи животворящи льют.

Но огненны сии лампады, Иль рдяных кристалей громады,

Иль волн златых кипящий сонм, Или горящие эфиры,

Иль вкупе все светящи миры –

Перед Тобой – как нощь пред днём.

Как капля, в море опущенна, Вся твердь перед Тобой сия.

Но что мной зримая вселенна? И что перед Тобою я?

В воздушном океане оном, Миры умножа миллионом

Стократ других миров, – и то, Когда дерзну сравнить с Тобою,

Лишь будет точкою одною; А я перед Тобой - ничто.

Ничто! – Но Ты во мне сияешь Величеством Твоих доброт;

Во мне Себя изображаешь, Как солнце в малой капле вод.

Ничто!- Но жизнь я ощущаю, Несытым некаким летаю

Всегда пареньем в высоты; Тебя душа моя быть чает,

Вникает, мыслит, рассуждает: Я есмь - конечно, есть и Ты!

Ты есть! – природы чин вещает, Гласит моё мне сердце то,

Меня мой разум уверяет, Ты есть – и я уж не ничто!

Частица целой я вселенной,

Поставлен, мнится мне, в почтенной

Средине естества я той, Где кончил тварей Ты телесных,

Где начал Ты духов небесных И цепь существ связал всех мной.

Я связь миров, повсюду сущих, Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих, Черта начальна Божества;

Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю,

Я Царь - я раб - я червь - я бог! Но, будучи я столь чудесен,

Отколе происшел? - безвестен; А сам собой я быть не мог.

Твоё созданье я, Создатель! Твоей премудрости я тварь,

Источник жизни, благ Податель, Душа души моей и Царь!

Твоей то правде нужно было, Чтоб смертну бездну преходило

Мое бессмертно бытие; Чтоб дух мой в смертность облачился

И чтоб чрез смерть я возвратился, Отец! – в бессмертие Твое.

Неизъяснимый, непостижный! Я знаю, что души моей

Воображении бессильны И тени начертать Твоей;

Но если славословить должно,

То слабым смертным невозможно

Тебя ничем иным почтить, Как им к Тебе лишь возвышаться,

В безмерной разности теряться И благодарны слёзы лить.

1784. Г.Р.Державин