Вопрос на тему «Старообрядчество»
Из книги — Лапкин И.Т. «...открытым оком», том 12
Вопрос 2706:
Чем же закончилась борьба за епископа Михаила у старообрядцев?
Ответ И.Т. Лапкина:
Загубили. Без слёз нельзя читать его последнее письмо. Через год его нашли в какой-то ночлежке избитого, как будто черносотенцами, без сознания. Род. в 1874 г. – умер 27 окт. 1916 году в возрасте 42-х лет. В календаре за 1966 год его назвали старообрядцы апостолом ХХ века. А вообще-то ничего необычного с еп. Михаилом не было - это самая обычная, всегдашняя старообрядческая злоба, в которой они живут и ныне, и купаютя в ней, и ею же закусывают после причастия.
Письмо епископа Михаила
«Глубокоуважаемые Фёдор Ефимович, Никифор Дмитриевич и Владимир Евсеевич!
Пишу больной, с трудом и тяжело скорбным сердцем. По особенным обстоятельствам я не смог приехать к первому дню собора. В дополнение к одному несчастному происшествию, смутившему меня, 26 числа я получил новую печальную новость из Симбирска, где заболел тяжело мой племянник, – и я поехал на родину в уверенности, что до моего дела не дойдут ранее 27 августа – за делами большого значения, – когда я и решил заехать на собор. Но вот узнаю ещё 26-го утром, что моё дело оставлено без рассмотрения. Что мне делать? Можно ли было приехать на собор после такого решения, мне, туда не приглашённому?
Уже совершенно больной и разбитый, продолжаю путь на родину. Я не желал много, - я не желаю епископской епархии, боясь по неопытности оскорбить кого-нибудь из верных, меня тяготит только невозможность отслужить литургию для своей души, для своего полного „причастия», но я был бы рад, если бы мне позволили хоть не публичное, а частное богослужение, иногда, на безлюдьи, для себя...
Почему дело не рассматривалось? По моей неявке, – но она не выяснилась ещё в первый день собора. Да и не приглашали меня на собор. Чего от меня требуют? Мне это положительно неизвестно. «Если вопрос о моём «исповедании», - то я дал одно - и готов подписать составленное собором, даже не читая, веруя, что собор, созванный волею Духа Божия, из отцов, мне известных, - не может быть погрешительным в вопросах веры. Да и какое требуется исповедание, кроме Никео-Цареградского, святейшего из всех и довлеющего христианам? Я не поехал в Канаду второй раз после неудачной первой попытки, но ведь в 1910—11 гг. меня не пустили туда, и вообще за границу, привлекая к суду по несуразному обвинению в передаче издателю не моей и неизвестной мне по содержанию брошюры, – по просьбе её автора (имя которого было указано передатчицей). Дело это погашено манифестом только в 1913 году.
Итак, что же лежит на мне? Почему мне не дают утешения причаститься, как должно священнослужителю, даже лишают меня во многих местах возможности причащаться вообще? Душа истекает скорбью... Я написал бы собору, но моя рука не может писать пером. Больной, с путающимися мыслями и памятью, я не могу писать правильно и убедительно, а того, на какие вопросы, о чём мне нужно дать ответы,– я решительно не представляю.
Старообрядческий епископ Михаил. 21 августа, глубокое утро.
Р. S. Пишу троим, потому что из светского состава собора у меня нет (или не припоминается) знакомых. Не могу выразить, как тяжело для меня решение собора, лишающее меня возможности проповеди, ибо как можно проповедовать настолько недостойному, что десяти лет было мало для его покаяния? Не могу писать... У епископов прошу прощения, если кто, узнав о содержании письма, сочтёт его обидным: гнева и неудовольствия ни на кого не имею, жалею только себя. Михаил.
На письмо еп. Михаила.
Что можно сказать на это письмо?.. Право, не придумаешь. Что-то невозможное творится у нас. Наша редакция, если можно так выразиться, осаждается письмами читателей, интересующихся судьбою еп. Михаила и негодующих на то положение, в котором еп. Михаила держат наши епископы. Если бы обнародовать эти письма, то это было бы очень резко и едва ли из-за этого не заварится крутая каша, которую скоро не сваришь. На все запросы людей интересующихся, чем собственно виноват еп. Михаил, мы ответили в журнале по той совести, которая лежала в нашей душе, различными статьями, относящимися к этому вопросу, моею в № 8, еп, Михаила в №№ 5, 6 и 7, о. А. Старкова и раньше и теперь, а также и другими в прежнее время. Мы не давали делу свою только личную окраску, а старались и мнения других также огласить, дабы христианин знал и за, и против, И из всех этих статей всё-таки вытекало и с очень большой ясностью, что не за что держать этот светильник под спудом; пора поставить его на свещник, «да светит всем сущим в храмине».
Мы перед последним собором очень настойчиво долбили в печати о необходимости рассмотреть дело еп. Михаила на соборе и сложить с него запрещение. Запрещение по меньшей мере ненужное. Мы знали, что к собору уже были просьбы о рассмотрении этого дела и верили, что при нынешнем управлении св. церковью вопрос этот пройдёт благоприятно.
Но оказывается, мы жестоко ошиблись: вопроса даже на повестку не поставили. Епископа Михаила на собор не пригласили. Дела, подлежащие рассмотрению собора, рассматриваеткомиссия при архиепископе. Она составляет список и даёт порядок рассмотрения дел на соборе. Она-то и исключила это дело из числа подлежащих рассмотрению. И это понятно: защитников еп. Михаила в составе комиссии не было, если не считать Ф. Е. Мельникова, который на этот-то раз и был, кажется, главною причиною того, что это дело не попало на повестку. Да и не кажется это только, но и сам он в этом мне признавался на соборе, мотивируя, что он потому стоял против рассмотрения дела, что еп. Михаил сам об этом не просит. Меня и В. Е. Макарова, ещё в 1912 г., покойный архиепископ исключил из этой комиссии как кандидатов, зная нас как людей независимых во взглядах и, не зря на лица, говорящих правду, а потому, конечно, нежелательных. Там нужны люди другого типа.
И удивительна святая простота еп. Михаила: не зная, как Ф. Е. относится к нему, он на его-то имя и прислал во время собора телеграмму с извинением, что не мог прибыть на собор.
«Подвёл меня он этой телеграммою, сказал мне Ф. Е., я же в комиссии говорил, что он не нуждается, не интересуется своим делом, а он мне телеграмму прислал. Вот чудак!» И ему же заадресовал епископ Михаил свой вопль разбитого сердца и разбитых надежд на служение церкви Христовой... Конечно, не знает он, что Ф. Е. по отношению к нему уже не тот. Я не знаю, как отнёсся к этому рыданию разбитой души Ф. Е., прочитавши его, но не думаю, чтобы он понял те муки нравственных страданий, пыток, которые переживает еп. Михаил, но я знаю, что у Ф. Е. уже скопился ряд причин, чтобы если не обвинять еп. Михаила, то хотя бы не защищать, не интересоваться этим делом. Мне он говорил, что еп. Михаил сам во многом виноват: живёт вдали от нас, в среде нам чуждой, ведёт жизнь мирского человека. Конечно, это в известной степени справедливо... но... не мы ли в этом виноваты?.. Приняв его, чем мы его встретили: ласкою? приветом? гостеприимством?.. Нет, конечно.
Дубиною, и прямо по уму и сердцу. Оглушив, мы до сих пор продолжаем добивать его, стараясь не дать ему придти в себя, опомниться, такъ сказать... Если бы хотели его принять похристиански, мы бы наложили на него испытание, да пригласили бы его пожить или в монастыре, или в епископии какой – под руководством кого-либо из епископов и несомненно – он охотно согласился бы. Вот хоть бы тот случай - «обучения его древлецерковным обрядам», что вменили ему в обязанность собором 1909 г. под наблюдением архиепископа, использовать, и дело прошло бы прекрасно! Ведь подчинялся же он канонической дисциплине и искал этого обучения и режима...
Но ведь этого не хотели! Хотели другого. Хотели так или иначе изгнать человека из своей среды, не допустить в свою среду, а открыто, честно изгнать, сказать причину его нежелательности стыдились, смелости не хватало: причина-то некрасива! Ну и прятались за каноны церкви, стараясь обвинить невинного и задушить его благие стремления. Не в канонах тут дело... а в человеческих стремлениях... Сознаваться-то в них не сознаются, а проводить-то проводят на деле. Итак, не в нем вина, что он вдали от нас. Он искал и продолжает искать единения, но его отталкивают. Его гонят от себя. И не Федору Ефимовичу этого не понимать. Вот его вопль... Вопль надорванной, надломленной души... Души, ищущей единения и не знающей, как к этому единению подойти. Вот он взывает к нам. Он просит защиты у нас... помощи... А что мы можем дать?.. Какое влияние мы можем иметь на людей, смотрящих на нас весьма подозрительно с точки зрения их «личного» древле-православия, точнее - с их личной точки зрения на старообрядчество, как религию фетишизма? Ведь совсем не секретом становится день ото дня, что мы, люди, смотрящие на старообрядческую церковь, как церковь, ближе всех стоящую к идеалу христианской церкви, становимся чужды людям, смотрящим на старообрядчество с точки зрения самодовлеющего в обрядах своих, а больше того с точки зрения личных, себялюбивых целей. Какое может быть наше влияние на наших братьев, начётчиков хотя бы того типа, которые говорят; «На наш век дураков хватит, а там хоть потоп» .. Мы на религию так смотреть не можем. Мы не можем смотреть на неё с точки зрения коммерческой. Для нас она вечный идеал, вечное стремление к самосовершенствованию и совершенствованию человечества в его целях упорядочения жизни человечества, устроения её к жизни в Боге, к достижению Царства Божия на земле, как и на небе, по молитве Господней: «Да приидет Царствие Твоё... яко на небеси и на земли». Мы не можем смотреть на обряды как на самодовлеющую цель. Обряды для нас святы, почтенны, но они только средство к достижению цеди, а не сама цель. Мы их чтим, выполняем, но не смотрим на них, как на фетиш, как на идола, которому должны поклоняться, как Богу. Мы чтим установления церкви, мы чтим иерархию. Но не можем мы смотреть на иерархию, как на кумир какой, для нас она необходима, почтенна, но не без рассмотрения её действий... Мы руководимся словами св. Василия: „Человек разумная овца, а не неразумная. Не может он сказать: не моё дело, куда ведёт меня пастырь... Если овца, не следующая за добрым пастырем, выставлена на свою погибель волкам, то овца, следующая злому пастырю, имеет пред собою смерть».
Не можем мы, как люди, понимающие достоинство христианской нелицеприятности, пресмыкаться, льстить и заискивать, продавая христианское первородство своё за чечевичную похлёбку благоволения людей, стоящих на какой-либо ступеньке общественной лестницы, повыше. Хотя, конечно, не из-за гордости, а по ненадобности этого пресмыкательства и вредности его как для самого пресмыкающегося, так и для того, перед кем пресмыкаются и чьё ухо ласкают льстивыми речами. Пусть это делают те, которые за ласковое слово и брошенную копейку всё готовы продать, всему готовы служить. Но мы по чувству христианственности не можем на это пойти. Вот поэтому-то мы и не можем влиять сильно в защиту кого-либо пред этими людьми.
В этом-то мы так и повинны!.. Нас самих оттесняют всё дальше и дальше от нашей природной среды. Нас год от году удаляют от общественных дел. Нас самих стараются уверить, что не старообрядцы мы. Это ничего, что мы чтим старые обряды, храним посты, не курим, не пьянствуем, носим длинные бороды и волосы, одеваемся в кафтаны и т. д. На этот раз не в этом дело! Дело в том, что нельзя старообрядчество считать истинным христианством в первую голову, а надо, во-первых, считать его старообрядчеством, а христианством можно, но необязательно.
И действительно надо признать: если зайти с этой точки зрения, то они правы. Мы уж не те, что они... Это ничего, повторяю я, что мы сделали маленький шажок вперёд ко Христу, а они поотстали; это-то как раз и не заслуга, а порок. Этого не надо делать, надо быть в уровень с массою, а ещё лучше, если от неё поотстать. Итак, если мы нежелательны, чуть-чуть отшагнувшие вперёд, то само собою разумеется, на что же нам нужен „профессор», человек с очень большим шагом вперёд ко Христу, каков есть еп. Михаил? Ну и надо держать его под запрещением.
Его держат под запрещением в целях, - не причинил бы он вреда св. церкви; не произвёл бы он смуты какой, раскола... И причиною к тому выставляют правило, карающее епископов, не отправившихся к месту назначенного служения. Правда, правило такое есть, но оно направлено против злоупотреблений, а не случайности, и притом, случайности неодолимой. Ведь известно - не по своей воле еп. Михаил возвратился с пути к месту назначения и не по своей воле не поехал вторично. Это первое. А потом: удивительно – люди не способны обозреть себя кругом, т. е. оглянуться на свои поступки и на свою всегдашнюю защиту нарушения канонов церкви с выгодою для пользы св. церкви. Разве мало мы оправдываем нарушения правил – защищаясь от нападок миссионеров? Разве мы не ссылаемся на ряд исторических примеров нарушения правил: тех же самовольных переходов с кафедры на кафедру, вторжения в области чужой епархии, рукоположений в чужой епархии, единоличных рукоположений и т. д., и т. д. без конца?.. Почему там такое снисхождение, а здесь жестокость? Жестокость без всякой уступки в сторону христианского милосердия и, наконец, выгоды св. Христовой Церкви. Разве это не уподобление тем египетским епископам, что на Втором Вселенском соборе устранили св. Григория от председательства на этом соборе, обвиняя его в том, что он вместо Сасима, куда был рукоположен, оказался в Константинополе? Они это мотивировали нарушением канона церкви, а на самом деле делали это из побуждений зависти. И разве не о них, в великом прискорбии от этой несправедливой обиды, выразился св. Григорий, что они на соборе „аки гуси гогочут и аки жеравли скрипяще друг друга пхают»; а в другом месте обозвал их „стаей крикливых галок».
Столько лет еп. Михаил несёт кару. Безропотно, благопокорливо. Никаких поступков ни против дисциплины, ни против св. Церкви не обнаруживает, и всё-таки его мучают запрещением и держат вдали от своей среды. В чём причина?
Ведь если бы он захотел, он мог бы уже давно причинить предполагаемое зло. Разве его запрещение мешает этому? Разве вообще-то когда-либо, какому-либо самовольнику, не только запрещение, но даже извержение из сана мешало самовольничать и отторгать людей вслед за собою? Разве древние еретики не лишались санов? Не отлучались от церкви? Не предавались проклятию?.. И разве потом не приходилось церкви признавать и их и их последователей в сущих санах? Да что древние раскольники, возьмите наших Антониев вторых; разве они не запрещались? Разве они не отлучались? А они делали своё дело - и за ними шли люди, идут и теперь. А церковь принуждена покрывать их безумства своею любовью. Ясно, что ничто не мешает еп. Михаилу поступать так же, но не желает он этого. Он напротив с отчаянным терпением ожидает справедливости и законного единения во Христе со Св. Церковью. Разве можно думать, что у него последователей не найдётся?.. Найдутся, многие, и притом лучшие, искренние христиане...
Так не искушайте же терпения. Не толкайте людей на раздор и не навлекайте горя на Церковь Христову. Довольно тиранить её раздорами. Понять необходимо: раздор этот будет законен, потому что с еп. Михаилом поступают не по-христиански, жестоко и главное – погибельно. Поступают не во благо св. Церкви, а во вред. Если было нарушение канонов - оно искуплено епитимиёй наказания, а других причин нет. Разве только побуждения... зависти. Но этого не должно же быть.
Епископу же Михаилу мы посоветуем ещё потерпеть, пождать, а пока что - постараться приблизиться к нашей среде не только духом, но и телом, т. е. устроиться где-либо в монастыре. Я не сомневаюсь, место в монастыре всегда найдётся, и есть епископы горячо ему сочувствующие, которые охотно согласятся принять его в один из монастырей своей епархии. Это отнимет последние мотивы держать его под запрещением. Нельзя же в наши плачевные дни всеобщего падения веры держать такой светильник под спудом. Это не позор только, нам очевидно на позор-то плевать, но это слишком невыгодно для дела Христа.
П. Зенин. «Старообрядческая Мысль» 1915 год. Стр.1071-3.
Деян.7:52 – «Кого из пророков не гнали отцы ваши? Они убили предвозвестивших пришествие Праведника, Которого предателями и убийцами сделались ныне вы»
Хребёт нам помогает кем-то быть,
Достойными индивидуумом, тварью.
А то и бесхребётником прослыть,
За каждым карканьем подмёткой шаркать.
Мы знаем, чему мы кланяемся вместе,
Когда под сводами наш голос совокупный;
Увесисто себя перстами крестим,
Для вразумления два пальца по лбу стукнут.
Не в этом ли история из войн,
Плененья, покорения слабейших?
Злой победитель ждёт себе поклон,
На несмирившихся от них зубовный скрежет.
Кому мы кланяемся, вставши поутру,
И перед кем по лестовке сгибаюсь,
Чей буду раб, когда сотрусь, умру.
Кого же ради не запаян в самость?
Деревья кланяются, видимо, Творцу,
И тот же кулик, хвалящий болото.
С поклоном дань покорные несут –
Теперь в раскаянии не укусишь локоть.
Мои поклоны Троице святой,
Любовь беспроигрышно хвалит Иегову.
Стоит как штырь тот колос, что пустой,
А полный изгибается в подкову.
Великопостные поклоны, как зарядка,
Для тела упражненье с малой пользой;
За то духовное уже кустится рядом,
Сгибает души коромыслом в кольца.
Колышется в поклонах Божий храм,
Коленями и лбом в пол упираясь.
Стекло иконы – дармовой экран,
Моё изображенье рака в ракурс.
И вечером с усилием давлю
Рабыню-плоть в поклоне благодарном.
Безвыходный поклон, в котором сплю,
На Судный День в реестр его затарил.
15.3.05. ИгЛа