На свободе

Привёз меня домой, ввёл. Зашёл я, перекрестился три раза, и встал на колени. А Никулин стоит у дверей. Когда я помолился, он говорит: «Я вашей матери обещал и своё обещание выполнил – вы доvма...».

Каждое дерево готов был гладить – в лесу ходил, не надышишься. Друзья со всех сторон, братья, сёстры. И начались расспросы, которые были записаны на двух плёнках – это, наверное, часов на восемь, – теперь уже этой свежести нет, привык к пирогам, ворчаньем рот наполнил, тюрьма не снится.

 Благодарю Бoгa, что был там: мне от этого только польза. Там ещё Никулин говорил: «Нужно, желательно, чтобы написали вы письмо Солженицыну». Я сказал: «Согласен, я напишу, в чём я не согласен с ним, ибо моё несогласие было уже выражено в послесловиях при выпуске записей «Архипелага» до ареста. Но только вначале я поблагодарю его за его героические действия, это настоящий герой нашего времени». Так и не писали никуда. Хотели взять у меня интервью, и было записано в кабинете у прокурора города. Прислали корреспондента «Алтайской правды» Лушникова Ал. Ник. – и ни слова не напечатали, ибо я говорил «не то». А я интервью это и сам записал на магнитофон. Про то, как меня захватила уже на другой день с работы, доставили в краевое управление КГБ и пытались отнять эту запись, которую мы уже разослали – писал уже довольно.

 Если любое доброе дело, которое делается годами, описывает не специалист, который умеет и про погоду и про мечты написать, то годы вмещаются в несколько строк. Пошёл Авраам, был с ним Исаак, вернулся Авраам, был с ним Исаак, в жертву был овен принесён. Что на это можно сказать? Иоанн Златоуст говорит о том десятки проповедей по несколько часов, и в каждом слове высвечивает и историю, и обычаи, и погоду, и смысл. «Пошёл в чужую страну». Чего уж тут не понять. Но когда прослушаешь проповедь Златоуста, то тут и обычаи народов, по местам которых шёл Авраам, и о разбойниках, и о тоске его.

 Про Сарру нет ни слова, про тот момент, когда Авраам пошёл на гору Мориа, принести жертву. Но в проповеди святителя златословесного и ей посвя­щается немало места, и отчего её неведение, и что бы было, если бы она узнала, как бросилась бы, как стала бы убеждать рабов отнять сына, доказывала, что муж её от старости совсем рассудок потерял... (требуется психэкспертиза, укольчик).

 Или заголовок: «Деяния Апостолов» – 6 проповедей только на название книги. Или Ис. 6:1: «В год смерти царя Озии», – тут, кажется, и двух слов не найдёшь, что сказать; а у него снова 6 проповедей, да и дошли-то не полностью, а лишь что успели тогдашние скорописцы-стенографисты запечатлеть.

А тут и из своей жизни ничего толком не расскажешь. Кратко ска­зать: не попадайся! А уж если удостоишься – крепись, благодари Бога за всё. Помни, что с тобою Христос, что ты не один.

Года с I980 по январь 1986 были самыми плодотворными в смысле начитывания, труда среди ИПХ. (В результате бесед Игнатия присоединилось к церкви около 30 «истинно православных христиан», многие из которых до того жили на нелегальном положении – прим. сост.) Их, пришедших в церковь, вскоре начали гнать церковники. Тут же везде был и я замешан, стали их звать «игнатьевцами-златоустовцами». И все эти пять лет как бы на фронте был, ходил с сумочкой, со второй одеждой...

Мне нужно было найти книги, с которых начитывать – и чтобы они были целыми. Новые знакомые... Вхожи в дом. А тут за каждым шагом следят, почти неотлучно по две машины дежурят у окна, и кто бы ни приехал, им в поезде или уже здесь – обыск будет... У работы подогнали будку и без зазрения совести неотлучно фиксируют всех. В квартире кто-то шарится, вскрывают дверь, следы монтировок так и остались на двери.

 За чистыми плёнками по разным городам и весям ездил почти всегда сам. Себе и людям магнитофоны доставал сам же, если для ремонта что нужно, еду опять же сам. А работа, встречи, всё остается, или ещё более стало. И вижу, что следят, и ничего не поделаешь, и каждый день готовлюсь уйти опять в ту «ежовщину». То, что изъяли где-то 3 тысячи плёнок, это, может быть, малая часть, и всё бесплатно. Я задыхался, и для заработка бросался снова на печи. Что за работа – спроси любого печ­ника, что такое выложить фундамент и всю печь и затопить – в течение дня, а иногда и две печи за день.

 Потом нужно все сделанное, каждую коробочку с трёх сторон окле­ить – и эти бумажки нужно нарезать. Потом на всё заготавливались кар­тинки – по две на эти закреплённые с трёх сторон картонные коробоч­ки – наклеивал картинки и заранее наготавливал надписи. Примерно на 95% всего делал сам, вот этими руками. Клей, подпиши, достань бумагу, сопроводительные каталоги краткие к каждой Библии, к каждому житию и порядковый, и алфавитный. Чтобы сделать алфавитный, мне пришлось зано­во все 12 томов и 3 книги ещё в эти «Жития» вошедшие, переслушать, законспектировать – только на это ушло кропотливейшей работы 6 меся­цев. А я ведь в этом деле удержу не знаю. Сижу до половины четвер­того ночи, а в пять утра или в 5.40 уже снова всё вертится. Надо, люди ждут. Всё, что переписано, всё, до единой плёнки, делал сам, ибо кому доверил однажды, они чистых, незаписанных людям наложили. На Златоуста кро­ме краткого цифрового каталога составил ещё за полгода другой каталог на все 12 томов. Итого пришлось все 12 томов Златоуста прослушать 6 раз подряд (12х6=72 тома). «Жития святых» Димитрия Ростовского за всё время пришлось прочитать 10 раз (10х12=120 томов).

 Прослушавши, отпечатал на 490 стр. краткое содержание всех томов с симфонией на весь труд. И всё сам. А каков из меня печатальщик?

 Переписка, само собой, – каждому ответь. За 10 лет ответил 12 тысяч писем. Иные письма на десятках страниц. Со ссылками на десяток книг. Иной раз издали люди приедут, несколько дней у сестры ждут, когда пойду на работу, чтобы туда прийти встретиться, ибо ко мне доступ был весьма немногим. Под ключом сидел. Вспомнишь, и то – мороз под кожей, как мама говорит. Как-то приехала мама, потомилась с братом Иоакимом, да и пошли на вокзал, мы-де там до вечера подождём, а потом спать придём. Кашля­нуть нельзя – идёт запись, комнатёнка-то одна, вместе с кухней и с залом равна 12 метрам квадратным. Вот, что тут сказать... Если я пойду на эту тему говорить, то начну сыпать числами, цифрами, именами кагэбэшников и милиции, опять нагрешу с настоятелем местным, противящимся полному погружению при крещении, не желающему убрать из храма три торговых точки, не желающему проповеди в обычные дни...

Поездки – опять даты и места. А это ещё вовсе не полезно...

Всё крутилось, все шипело и варилось день и ночь. Одной кнопкой срывались с места 11 магнитофонов и на скорости 19 см/ сек. на двух дорожках в одном направлении летят. Спал только сидя на полу. И как хвостики плёнок, ракорды замолотят, очнулся перезаправил и опять «по коням!.. По коням!! По коням!!!» За меня даже безбожники боялись, которые ничего не знали, но знали про непрестан­ную слежку за мной, как меня и на вокзалах терюшили, и жулькали в вагонах и автобусах, в вокзалах и в церкви.

 Я ведь только днём ещё хорохорюсь, а как лягу – не знаю, куда и как руки свои вытянуть, вывернутые и в локтях, и в суставах, и в плечах. Если нечаянно ночью рукой поверну, то стон на всю комнату. Днём полегче. Это ещё с каких пор? С 1962 года, да и потом по частям всё добавляли.

 Кажется, что тут особого, около полутора тысяч плёнок-катушек отправить через Москву на Белоруссию, или на Питер, на Вильнюс, Таллин. А как на деле? Всё это нужно упаковать, составить каталоги, пригото­вить роспись. Я ведь деньги вперёд не брал, а всё в долг наберу, тысяч на 12 рублей, при окладе сторожа 72 рубля, – вот голова бездумная, о чём думал? А если дорогой отнимут, то что? С кого? Кому везу, тот не получал, он же с меня и стребует. Если бы брал, а коли не да­вал – то его же не жжёт эта потеря. Как Иаков говорил Лавану: рас­терзанное зверем – это мой убыток. Вот привезли на вокзал, и ты посмотрел бы, что делалось: это же целая операция была. По разным углам вокзала свои люди держат по ящикам, а как садиться в вагон, то лезут туда по одному билету до десяти человек, кто же их впустит, «провожающих» – и все с коробками одинаковыми. И вот я зимой на вокза­ле, жду вестей, уже и телеграмму дали в Вавилон (Москва): ждите, номер, ва­гон. И вдруг заметили, что прицепился филер, на хвосте сидит, предупредили свои люди, и проверили, так и есть. Что делать? Совет краткий без меня, я же на дежурстве, и ничего про то не знаю.

 А они согласились всё вновь вынести и разнести. А теперь жди оказии... Где теперь это изданное хранить, и деньги, истраченные на сырьё, вер­нуть не смог. А новые заказчики уже ждут. Снова нужно покупать тысяч на десять плёнок, а денежек-то и нет.

А то и того не легче, отправили какому-то другу, все силы вло­жили, а ему в Печорах показалось, что больно уж прыток этот из Бар­наула, быстро сделал, или от страха вдруг отказался. Нужно переадре­совать. А то в глубинку Средней Азии просит батюшка; отправил до Ташкента с перекладными, не мог же специально кого-то послать, и билет не в моих силах оплатить, и людей нет, все же на производстве. А груз там пробыл год, потерялось то и другое, и ответ: заберите, ко­рова не нужна. И не раз так было – это всё мой ущерб. Тут уж о про­изводстве и забудешь. А что, купец, умеешь ли узлы вязать на кушаке? Проверят тебя не раз: не ради ли денег делаешь? Сколько в разных местах так-то и сгинуло, мой ущерб.

То были годы поиска, примеров-то на этом поприще никаких, непроложенной тропой в горах брёл.

 Сколько машин приезжало, сколько бесед разных было со штатскими, и что из этого получилось... Нет, о том времени не могу пока, не готов писать...