"Спаси и помилуй"

«Об истоках высокой духовности людей, воскресивших деревню Потеряевка на Алтае, – в заключительной части трилогии (см. также «Вёрсты» № 23, 25)Сергея МАКАРОВА.

Мы вышли на разъезде Подстепное. Поезд гуднул и растаял в ночной темноте, а мы остались одни на шпалах. Было около часу. Луна то выглядывала из-за туч, то снова пряталась. Вокруг стелилось стылое снежное поле. И даже негде укрыться от ветра. Коротать здесь ночь было бы малоприятно.

– Что делать будем, батюшка?

– А ничего! Господь всё управит, – успокоил меня отец Иоаким, с которым мы вместе возвращались в Потеряевку из Барнаула. – За нами лошадь должны прислать. Подождем немного...

Вскоре и верно, когда мы уже стали примерзать к подошвам, послышался бодрый голос.

– Ба-тюш-ка-а! Я здесь! Идите сюда!

По снежному целику, похожий на Деда Мороза, к нам приближался бородатый дядька в ватном кожухе и в шапке-ушанке с опущенными ушами. У него за спиной, чуть поодаль, в степи стояла лошадь, запряжённая в сани-розвальни. Пахнуло лошадиным теплом и сеном. Зимой на морозе сено всегда особенно остро пахнет, и от запахов этих, почти домашних, стало немного спокойнее и даже теплее.

...Ехать было недалеко. Но накануне метелью перемело и без того едва приметную санную колею, лошадь вязла в снегу и часто теряла старый след. «Но-о! Но пошла! – понукал возница. – Но, милая, шевелись!» Лошадь тащилась как могла, то резво порывалась вперед, то вовсе останавливалась, отдыхая. От её спины шёл пар... И если бы не частые вешки, натыканные вдоль дороги по сторонам, немудрено было сбиться и заплутать в этом голом полевом просторе. Но наконец мы въехали в берёзовый перелесок, а вскоре среди сугробов показалась и сама деревня. Под окнами высокой, в два этажа, избы лошадь послушно остановилась.

– Слава Богу! – сказал отец Иоаким, вылезая из саней. – Доехали. А это мой дом. Милости просим.

НАВЕРХУ, В СВЕТЁЛКЕ...

Я гостил в Потеряевке несколько дней. Довелось и на крещенском водосвятии побывать. И на всех утренних и вечерних службах. Должен признаться, переходя от семьи к семье, от дома к дому, я с трудом мог представить, что было раньше на месте деревни, где ныне и печные трубы дымят, голоса слышны, в сараях мычит и блеет домашняя скотина, под навесом, дожидаясь весны, лежит отборная семенная пшеница, дети катаются с ледяной горки – всё так естественно! На многие годы здешняя жизнь прерывалась, бурьян и тлен, мерзость запустения царили в этих, теперь отогретых, местах. Не было Потеряевки. И воскресла. Это было похоже на тайну. Подобное иногда испытывать приходилось у скрытых источников ключевой воды. Кругом толкотня, суета, пыльные ветры дуют, а чуть отойти и раздвинуть ракитовый куст – откроется чистое донце, паучишко, не боясь, сверху на паутинке пружинит-качается, на воде ни соринки – в упор глядит живой родниковый глаз земли, можно пригнуться и при желании испить, в роднике не убудет...

Ближайший посёлок Корчино, у которого Потеряевка находится как бы в подчинении, стоит в 15 километрах. Там сельская администрация, по-старому сельсовет, и контора совхоза, того самого, который похоронил когда-то, разорив, Потеряевку, там же и магазины, и лечебница, и средняя школа, до районного центра по асфальту автобусы бегают туда и обратно, а Потеряевка, как сирота, в стороне притаилась, автобусов, разумеется, сюда никаких, единственная связь – это по железной дороге, через разъезд Подстепное, где раз в сутки делает остановку ночной пассажирский поезд. Потеряевку такая изоляция устраивает вполне, потому что, по мнению её новых обитателей, в большом мире, её окружающем, ни покоя, ни тишины, одно распутство там, воровство и всякое непотребство, ведущее в погибель. Наверное, так же, во времена Аввакума и Никона, несколько веков назад размышляли и старообрядцы, желая уединиться, уйти в крепь, подальше от житейского зла.

– Навязались на нас эти попы! Попяры! – не понимая сути и раздражаясь от стиля жизни потеряевцев, ругательски говорят о них жители Корчина. – У них и вера какая-то не наша... Зарубежная, короче... Даже выпить у них не моги. Во дают!

– Конечно, – отвечают им потеряевцы в негласных прениях. – У нас ни драк. Ни безобразия. Ни озорства. Не то что у вас: хозяйка утром в сарай идёт корову доить – а сарай уже пуст, коровья требуха в кустах валяется. Жу-ли-ки! Разве можно так жить?

Здесь, в Потеряевке, даже воздух кажется иным. И отношения между людьми не как всюду. Если мужик – то почти боярин. Если женщина – боярыня. Лица строгие, собранные, полные внутренней тишины. Дети тем более на отличку. Мальчики с подпояской, девочки в платках. И каждый излучает свет.

И никогда! Нигде! Ни единого бранного слова или чтобы сивушным духом повеяло. Чистый родник! Право, русская ли деревня? Наша ли?

К сожалению, как и в барнаульской общине у Игнатия Лапкина, так и здесь тоже нет специально отстроенного храма. Летом «попы» собираются на молитву в развалинах бывшего клуба, который они подвели подкрышу, а над крышей водрузили крохотный купол с крестом, однако зимой, спасаясь от холодов, перебираются к отцу Иоакиму. Дом у него просторный. Внизу кухня, трапезная, спальня, а на втором этаже есть тихая светёлка. Пусть стены не по-церковному украшены – слева на фотообоях плещет морской прибой, справа желтеют осенние берёзы, зато тепло. Причём каждый, поднимаясь наверх, старается, если не занято, встать под «берёзами», к «морю» вставать опасаются. Разговаривать, даже шёпотом, в светёлке запрещено: святое место. А меня батюшка сразу предупредил, чтобы при возгласе «Оглашенные, изыдите» я обязательно спускался вниз и слушал молебны оттуда.

– Позвольте! Это ж некрещёных касается, – сорвалось у меня в собственную защиту. – А я крещёный!

– Может быть, – спокойно ответил батюшка. – Но вы не нашей общины. Понимаете? А справки от вашего священника, что не находитесь под епитимьёй, у вас нет. Так что извольте...

– В церкви! Справку? Вы, батюшка, извините, бюрократ.

– Не обижайтесь. Это древнее правило такое. Мы его соблюдаем. Только в старину справка называлась грамоткой. У вас её нет. А церковный порядок надо чтить. Даже нищему, чтобы просить подаяние около храма, полагалась грамотка, что он действительно беден и нуждается... Если вы доброе чадо матери-церкви, примите сие со смирением.

В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Я, конечно, смирился. О чём речь? А с батюшкой у нас много было бесед. И могу сказать, что в сравнении со старшим братцем своим Игнатием он немало выигрывает: и характером мягче, и манерами – по крайней мере, сломя голову не кидается никого обличать, но не менее, чем для Игнатия, каноны и правила для него одинаково дороги. Оба, если на то пошло, упёртые до предела. А хорошо это или плохо, не мне судить.

...Отца Иоакима по деревне все зовут тятей.

ДУШЕ ТОЖЕ СТРАШНО БЫВАЕТ

По слухам, в горном Алтае, в недоступности, есть ещё деревенская община, где жизнь не менее строга. Я там не бывал, не знаю. Но могу поручиться, что детский лагерь-стан, как в Потеряевке, не существует более нигде. Правда, это не «Артек». И не «Орлёнок». Его даже лагерем трудно назвать, потому как больше похож на походный привал туристов. Шалаши. Навесы. Все сколочено из жердей. Все временно. На живую нитку. Чтобы уйти, оставить – и не жалко было. Но каждое лето здесь отдыхают без малого до ста человек. Я не берусь живописать жизнь лагеря. Его полноту и смысл проще понять из дневника Игнатия Лапкина, он и хозяин в лагере, и главный наставник. Его старанием лагерь создан и, невзирая на многие трудности, продолжает жить. Не имея детей собственных, Игнатий Тихонович полжизни отдает чужим, особенно из малообеспеченных, трудных семей.

Итак, ему слово: «Когда говорят, что нужно подавать милостыню, накормить алчущего, жаждущего напоить, то часто понимают это буквально: помочь деньгами, хлебом... Но Слово Божие учит, что у человека есть бессмертная душа, она также алчет и жаждет. И это надо помнить в работе с детьми».

«Мир вам, родные! Заждались вас... Вчера было 16. Ждём из Новокузнецка. Из Томска и Новосибирска. Наш трудовой православный лагерь готов к открытию».

«У нас дисциплина. Встаем на заре. Ходим только босиком. Вначале детки ропщут, морщатся, потом привыкают... Смотрим восход и закат солнца. Знакомимся с названиями цветов и трав. Учимся по голосам различать птиц. Эти уроки я сам когда-то получал от природы. Гнездо птичье – не разори. Родник – не замути. Битое стекло с дороги – убери. Бог надзирает и воздаст тебе тем же. Что посеешь, то и взойдёт».

«Ночь. Комары. Луна. Выводим детей на пшеничное поле посмотреть, как волнами ходит хлеб... Кричит перепел... Звёзды как свечки... Всего, что вольётся в душу, уже не забыть... Авторитет Библии и Слова Божиего воздвигай всюду, вовремя и невовремя, пожнёшь в своё время, если не ослабеешь. И что бы дети ни проходили в школе, всё разбери с ними с точки зрения Библии. Обрати их внимание на красоту, загадочность и целесообразность всего сущего. Сокруши ребра безбожества. Если не ты, то кто же? Если не сегодня, то когда? Спеши, не умедли».

«Молока в день уходит до 20 литров. Сплели несколько мордушек, четыре или три, рыба ловится, у нас её всегда достаток. А в огороде всёё растет буйно. Лук, укроп, петрушка, редис. На подходе помидоры и огурцы, а картошка пока – как горох...»

«Палатка чуть протекла. Зато шалаши стоят, как Ноев ковчег, сверху только шорох дождя слышен. И так сладко спать».

«Посмотрите, какие печальные глаза у коня, а его ещё и бьют. Дадим ему хлеба, он и нас на себе прокатит. Беру коня под уздцы – пастухи разрешили – и бегу, а дети по переменке сидят, трюхают в седле, не доставая ногами до стремени».

«На опушке у корявой берёзы встаём на колени помолиться за тех, кто в узах, кто на одре болезни, кто не может видеть этого леса, облаков, слышать этих птиц, дышать этим воздухом. Бывает, и душа ребёнка воздохнёт о неведомых нам страдальцах. Пусть чужая боль, ему доселе неведомая, станет его болью».

«На лугу рвём букеты. Дети играют. Не надо витийствовать, строжиться без нужды. Пусть резвятся. Бог не осудит моего оленёнка. Пусть прокукует своё кукушечка в белом платьице...»

«Берем лесную малину, аукаем и, сближаясь на несколько минут, славим Бога за чудесные Его дары. Всё это школа, кирпичики в фундамент веры... Полезно, думаю, ребёнку всегда показывать, что значит уже здесь, на земле, быть верующим. Потому что страшно жить, если без Бога».

...Живут в Потеряевке Плотниковы. Дмитрий и Марина. Марина – гречанка. Её отчество – Демосфеновна. А приехали из Чимкента. У них пятеро детей. Живут крепко. Овцы, куры. Корова. 90 свиней на дворе. 60 гектаров пашни арендуют под зерновой засев.

– У меня три сестры, – говорит Марина Демосфеновна. – Из Чимкента они каждое лето приезжали в наш лагерь. Теперь выросли и живут в Греции, а в письмах пишут, что если осталось что хорошего на душе от России, то это только память о лагере, он им теперь во снах снится.

ТРЕТИЙ НЕ ЛИШНИЙ. И КОРОВА НА ОБЛАКАХ

Есть ещё одно имя, для Потеряевки не чужое. Если Игнатий волей судьбы стал известным проповедником, даже в Америку летал для выступлений, а Иоаким, как священник, окормляет и городскую и сельскую общину православных христиан, то третий их брат,Павел, может показаться совсем неприкаянным и невидным. Хотя как знать!

«Родился» Павел в тот день, когда, будучи уже взрослым, пришёл однажды в райком комсомола и сдал комсомольский билет. Он работал электриком на заводе и заочно учился в институте. А в Бога веровал не слабее братьев. Потому и в райком пошёл, что не хотел кривить, внешне быть под «серпом и молотом», а скрытно служить Кресту. Конечно, с работы его попросили. Из института тоже. Даже с женой проститься пришлось.

Так и жил, не роняя себя, словно свеча горела, этот добрейшей души человек. Но когда Иоаким задумал возрождать Потеряевку, откликнулся немедля. В нём проснулся крестьянский дух. Старшие братцы всё-таки метят на небеса, им бы крылья белые – и воспарят! – а Павел, как куст картофельный, стал укореняться в землю. Сад, птица домашняя, пасека... Родная стихия открывалась ему, как своему. Лошадь, бык, корова, тёленок малый – все обожают его, он с ними, как с детьми: кормит с рук, с ладошки, жалеет – и те послушно и благодарно засматривают ему в глаза, готовые кланяться, словно он знает некое слово, понятное им, но известное ему одному. В летнее время, когда в уборочную страду земля гудит тракторами и комбайнами, у его избы всю ночь до утра сверкает электросварка, и фермеры и совхозники, если обломаются в поле, едут к нему на ремонт. Он работает не покладая рук и с людьми тоже умеет ладить.

А прошлой осенью Павел окончательно всех сразил. Где-то он вычитал, что существует порода молочного скота, голштинофризами именуемая, равной которой не бывает. Голштинки дают молока втрое больше, чем представители любой иной породы. «В чём дело? – подумалось Павлу. – Зачем же держать на подворье малопродуктивный скот?» И отправился на поиск чудо-коровки, как известный ершовский персонаж за пером жар-птицы. Доехал до Москвы, до Института кормовимени Вильямса. В городе Лобня устроился на стройку монтажником, денег подкопил, и ему в институте за наличные рубли подобрали телушку, которой через полгода телиться первым теленком. Купить-то купил, а как на Алтай, однако, доставить четвероногую? В багажный вагон не сдашь. К самолету и близко не подходи. Неужели гнать пешим ходом по степям за тысячи километров? Для жителей Потеряевки и поныне загадка неразгаданная, как умудрился скромныйПавел Тихонович – на облаке, что ли? – сохранно доставить необычайный груз. Между тем коровья принцесса американских кровей уже мычит у него на дворе, к лету он ожидает теленка и верит, что рано или поздно вся деревня через неё будет иметь коров с мировыми надоями. Он же для общины старался, не ради себя. ...А пока Павел добровольно наложил на себя оброк: регулярно даже от беспородной своей коровки каждую неделю в летнюю пору бесплатно носит по ведру парного молока на пропитание в лагерь-стан.

– Пейте! Пейте! Я ещё надою... А скоро и вовсе молоком зальёмся...

Между прочим, в ближайшую осень он опять готовится в поход. Павел грезит о чистопородной романовской овце. Романовские овцы, как известно, дают лучшую овчину для шуб. По сибирским холодам самое оно. А где-то под Ярославлем, в Пошехонской стороне, несмотря на всеобщий развал сельской экономики редкостных овечек не всех успели пустить под нож, кое-что ещё можно купить живьём на вывоз.

«БЛАГОДЕТЕЛИ» ПОД ПОРТРЕТОМ ИЛЬИЧА

Разговоры сПавлом меня тоже опустили с неба на землю. Поклоны бить хорошо. Мечтать не вредно. А суровая правда – в том, что над Потеряевкой винтом уже ходят тучи. Очень возможно, ни овцы шубные ей не станут нужны, ни породистые коровы, лагерь, скорее всего, в этом году прикроют, а деревня запустеет вновь. Не дай Бог, конечно. Но дело к тому.

Официально статус посёлка возрожденная Потеряевка получила 23 марта 1992 года. И уже тогда ясно было, что без земли, без сенокосов и пастбищ ей долго не протянуть. Поскольку иных источников прокормиться, кроме земли, здесь нет. Краевой комитет по земельным ресурсам и землеустройству проделал несложный расчёт. В деревне будет 120 дворов. Это 200 коров, столько же овец и 30 лошадей. Для них потребно 428 гектаров пастбищ и 442 гектара сенокосов. Всё было обещано. Но прошло восемь лет! Исписаны горы бумаг, жалоб, прошений и, конечно, «твёрдых» решений решить этот больной вопрос. А проблема не решена и поныне. Сегодня в Потеряевке всего-то с полсотни овец, четыре лошади и два десятка голов крупного рогатого скота, а даже столь малое стадо нечем кормить, жители прикупают сено со стороны. До абсурда дошло. Покосы, которые примыкают к Потеряевке вплотную, выкашивают жители посёлка Корчино, приезжая сюда за 15 километров, а потеряевцы, законные и наследные их владельцы, права на них не имеют.

...Я прошёл многие кабинеты, от совхозных и сельсоветовских до районных и краевых, и ни один начальник, сидючи под портретами Ленина – на Алтае очень уважают Владимира Ильича, – напрямую не признался, что «попов» он хотел бы раздавить, изжить как враждебный и чуждый элемент. На словах все добры. Благодетели! А на деле под разным предлогом перекрывают кислород. В итоге те, кто желал бы переселиться сюда и жить общиной, остерегаются ехать, пугаясь безземелья. И это в Сибири, где земли достаток.

Чиновники как один, напуская туману, ссылаются на Указ президента России, согласно которому в 1991 году землю поделили на паи между сельскими жителями. Потеряевцы к дележу опоздали, теперь выделять им угодья сенокосные означало бы посягнуть на собственность владельцев установленных тех паев. Таким образом, Потеряевка как бы обречена. Но это не так. Это отговорка. И не более того. Во-первых, не вся земля поделена. Есть резервы. Во-вторых, потеряевцы не чужое требуют. У старой Потеряевки, доколхозной, свободной, нераскулаченной, советская власть землю отторгла насильно. Пришла пора награбленное возвращать. Попользовались – и хватит. Это по совести. И было бы в высшей степени справедливо.

А теперь – лагерь-стан.

На волне начальной демократии лет десять назад не было предела для восхищений, как интересно и мудро устроена здесь жизнь детей. Но в лето 1999 года Игнатий не успевал встречать и провожать проверяющих. 15 проверок за сезон! И кухня не такая. Посуда не та. И туалет очень деревенский. И детей мучают. В прокуратуре даже дело пытались завести... Теперь зреет желание лагерь-стан лишить регистрации... Кому-то очень мешает православное воспитание детей...

...Но Потеряевка не сдаётся. Батюшка Иоаким, провожая меня, показал мне штабель кирпича и досок.

– Видите? Это мы с весны начинаем строить храм.

– Замечательно. Но как прожить без земли?

– Ничего. Господь всё устроит. Будем молиться»(21.03.2000 г.).